ОНИ РЕЗАЛИ ЛЮДЕЙ, КАК БАРАНОВ (Рассказ ветерана Чеченской войны)
ОНИ РЕЗАЛИ ЛЮДЕЙ, КАК БАРАНОВ (Рассказ ветерана Чеченской войны)Кинешемец Евгений Горнушкин прошел две чеченские кампании, миротворческую операцию в Югославии и службу в спецназе. Специально для наших читателей он рассказал о тех далеких уже исторических событиях: о военной доблести, зверствах боевиков, о предательстве и несправедливости.
В этом году в истории России отмечается сразу несколько трагических юбилеев. Это 20-летие Первой чеченской войны и 15-летие Второй чеченской кампании. Это настоящая трагедия русского и чеченского народов, которая еще долгие годы будет отзываться болью в сердцах миллионов россиян.
Кроме того, 15 лет назад российскими войсками был предпринят дерзкий марш-бросок и захват аэродрома Слатина в Косово, который позволил на некоторое время ввести в Югославию наши миротворческие силы. Российские десантники остановили кровопролитие и бесчинство албанских бандформирований в Косово. Это событие стало славной страницей еще не окрепшей от развала СССР России.
Немало кинешемцев участвовали в тех операциях, но лишь один — во всех трех. Евгений Горнушкин, ветеран боевых действий, согласился рассказать нам о том, что это были за войны, и как ему удалось пройти через все испытания, при этом не потеряв веру в правильность выбора «военной профессии».
Впервые увидел этого ветерана боевых действий на старых фотографиях, времен Первой чеченской кампании. А когда Евгений Евгеньевич пришел в редакцию, искренне удивился: спустя годы он практически не изменился. Передо мной сидел крепкий, немного суровый мужчина. От него веяло уверенностью, а не безысходностью, как принято обычно представлять бывших военных, прошедших Чечню. Он не спился, и не надломился психически. Было ощущение, что он сошел с армейской фотографии, снял берет и начал свой рассказ.
В советское время Евгений Горнушкин служил в десантно-штурмовой бригаде, которая располагалась на Западной Украине. Чтобы прокормить свою семью в условиях 90-х годов прошлого века, он, рискуя жизнью, пошел служить по контракту в армию — в самое пекло, в Чечню, где шла война.
— В начале 90-х не было работы. Семья буквально голодала, — вспоминает Евгений Евгеньевич. – И мне пришлось ехать контрактником в Чечню, где я попал в 166-ю тверскую бригаду. Наш дивизион стоял в деревне Гехи-Чу Урус-Мартановского района, в то время как сама бригада расположилась в Шали. Здесь мы помогали Внутренним войскам.
Евгений был командиром 152-миллиметровой самоходной гаубицы 2С3 «Акация». Эта грозная машина предназначена для подавления и уничтожения живой силы, артиллерийских и минометных батарей, ракетных установок, танков, огневых средств, пунктов управлений, в общем любых сухопутных войск.
— Наши установки стреляли далеко, можно было даже попасть до пригорода Грозного – Ханкалы, — рассказывает военный. – Прежде всего, мы прикрывали подразделения Внутренних войск и подавляли огневые точки. Из нашего дивизиона мое орудие было основным, то есть я стрелял первым до попадания в цель, лишь потом подключались остальные. Но в основном использовалась лишь наша гаубица. Бывало, что ставили ее на прямую наводку, чтобы отбивать нападение, в другие дни подавляли огневые точки, а ночами подсвечивали действие наших войск. Экипаж «Акации» — 6 человек, но мы управляли ею вдвоем: я и еще один контрактник. Я выполнял обязанности командира и наводчика, а мой товарищ механика и заряжающего. Справлялись сами, чтобы при попадании в нас погибали двое, а не шестеро. Тем более большинство солдат были срочники, а от них толку мало. Их нам прислали из службы военного архива, они автомат держали в руках лишь на присяге. Снаряд весил 46 килограмм, плюс заряд. И опускаться за ним и поднимать вверх порой приходилось 400-600 раз. Ребята просто не выдерживали, падали в обморок. В подразделении за все время пострадал лишь один рядовой срочной службы, его контузило и он попал в госпиталь.
Дивизион сильно «портил жизнь» боевикам, поэтому они постоянно обстреливали артиллеристов,чаще в ночное время.
— Нельзя было спокойно даже в туалет выйти, — вспоминает ветеран. — Начинали стрелять в 23-00 до часа ночи. Мы уже к этому времени не спали и сидели в окопах, снаряжая магазины, а при появлении боевиков открывали огонь. Установки были окопаны, обтянуты сеткой рабицей в два ряда, чтобы выстрелы от гранатомета не долетели до машины. Отбиваться приходилось обычными автоматами либо минометами и АГС (гранатометами). Потом, чтобы враги не смогли выходить на наши позиции, мы стали минировать берега реки, по которым они каждый раз пробирались, установили осветительные ракеты. Также нас регулярно обстреливали снайперы, но мы им успешно отвечали.
Благодаря грамотной обороне, за все время непрерывных атак на артиллерийский дивизион, боевикам не удалось уничтожить ни одной гаубицы. Однако в подразделении, которое находилось в Шали, одна «Акация» все-таки сдетонировала, но по другим причинам.
— Там один военнослужащий запустил ракетницу, а она упала в открытый люк, где на полу был порох от разобранного снаряда, — рассказывает Евгений Евгеньевич. – Огонь охватил машину. Через некоторое время она взорвалась с такой силой, что ствол отлетел на 200 метров.
Случалось, что потери были как раз из-за неопытности и халатности.
— Многие военнослужие гибли из-за своей глупости, — рассказывает Евгений Горнушкин. — Один, к примеру, экспериментировал со взрычаткой — поливал ее бензином, в итоге поехал домой в гробу.
Также случалось, что некоторые солдаты в попытках избежать «дедовщины» сдавались чеченским боевикам, что закончилось довольно плачевно.
— Как-то раз мимо меня прошли четыре башкира за нашу территорию, больше их никто не видел, — говорит Евгений Евгеньевич. – Их боевики либо убили, либо с их родителей потребовали выкуп. Вообще если кто-то попадал в плен, то родственникам приходилось несладко, продавали все что было: жилье, имущество, скотину, лишь бы освободить сына, а иногда уже забрать тело. Был случай, когда в плен сдалась целая БМП Внутренних войск. Долго мы потом за ней охотились и в итоге уничтожили.
У «чехов» (чеченские боевики – прим.ред.) на военной технике чаще всего работали наемники. К нашим позициям регулярно подъезжала машина, на которой был установлен миномет. Сделав несколько выстрелов, уезжала в укрытие. Когда мы ее подорвали, то оказалось, что ею управлял наемник, бывший офицер советской армии в звании капитана. Он обучал и тренировал боевиков. Также много было снайперш из Белоруссии и Прибалтики. Были наемники из Западной Украины, талибы, моджахеды. «Чехи» не стеснялись использовать для разведывательных целей даже детей, который под предлогом сбежавшей скотины выходили на огневые позиции.
Вообще действия боевиков были ужасными, безоружных пленных убивали изощренными способами и пытали до смерти.
Страшный эпизод запомнился Евгению, когда они брали населенный пункт Гойское.
— Там был полный беспредел, — вспоминает ветеран боевых действий. – На щитах были прибиты гвоздями, распяты русские солдаты. Боевики тем самым хотели устрашить нас, показать, что с нами будет.
Также в руки Евгения Горнушкина попала видеокассета, найденная в схронах боевиков.
— Они снимали, как вырезали целый блокпост в Дагестане, — рассказывает военный. – В деревню приехала пара «Жигулей», якобы там отмечалась свадьба, а парням на блокпост поставили водку, которая оказалась отравленной. Они выпили и заснули, и их спящих резали, как барашков. При этом все снимали на камеру. 18 человек убили.
Участвовал Кинешемец во взятии селения Бамут, где в советское время находилась военная база. Именно здесь военнослужащий совершил подвиг, за который ему дали медаль Суворова.
— Наша пехота вышла на полянку, — вспоминает Евгений Евгеньевич. – Наших было всего 20 ребят, а боевиков более 300. Они вызвали огневую поддержку. Медлить было нельзя. И я первым выстрелом попал в кучу этих боевиков. А стрелял я «кассетником» (кассетный снаряд – прим.ред.), в нем находилось девять гранат, которые при попадании снаряда разлетаются по полю, а действие каждого из них, как у гранаты Ф-1 (радиус поражения более 50 метров).
Другим удачным попаданием Евгений уничтожил ДЗОТ – укрепленную огневую точку, которая мешала продвигаться нашим войскам. Всех боевиков, находившихся в нем, завалило обломками.
Затянувшийся штурм Бамута имел не только объективные причины – хорошо укрепленные позиции боевиков, но и субъективные – предательство.
— Был радиоперехват с Ханкалы о том, что по Бамуту будет произведен артиллеристский обстрел и нанесен удар тяжелой авиацией, — говорит Евгений. – То есть кто-то из штаба предупреждал боевиков. Такое предательство высшими чинами было неоднократным. К нам двигалась колонна в составе 12 «Уралов», оружие было лишь у двух человек в кабине, остальные контрактники были безоружны. Колонну сожгли, все военнослужащие погибли.
Окончание Первой чеченской войны старший сержант Горнушкин вспоминает с болью.
— Мы проезжали станицу Ассиновскую, которая была наполовину казачья, а на половину чеченская, — рассказывает он. – К дороге вышел дедушка-ветеран, который нас приветствовал. Он плакал и говорил: «Куда же вы уезжаете?»
Перед выводом войск Внутренние войска ездили по деревням и собирали оружие. У казаков забирали все подчистую, а чеченцы сдавали лишь ржавые непригодные винтовки, оставляя в схронах новейшее оружие. У военнослужащих автоматы были 1970-1980 годов, а у боевиков 1991 года. Откуда им шли поставки отечественного вооружения, остается лишь догадываться.
— Если бы мы оставили казакам оружие, они смогли бы себя сами защитить, — сетует ветеран боевых действий. – Их потом всех либо вырезали, либо они бежали в центральную Россию. Вообще Первая чеченская кампания – это самая поганая война, отмывание денег и предательство. Мы могли раздавить боевиков за полгода, но нам не давали, отводили артиллерию на вторые позиции. Старики в Ассиновской удивлялись, что многомиллионная армия не может справиться с бандформированиями. Могли, но не дали. Грозный взяли бы за месяц. Кстати, когда чеченцы от нас отсоединились, Грачев (бывший министр обороны России – прим.ред.) им оставил 60% оружия. У них даже была авиация, хорошо, мы умудрились ее разбомбить еще в Первую чеченскую.
Преданные военным командованием в Чечне участники войны были брошены и у себя в родных краях.
— Тех, что нам обещали 54 тысяч в сутки, мы, конечно, не видели, — говорит Евгений Горнушкин. Было время, когда мы голодали, потому что пища была невозможная. Питание и обмундирование было самое поганое. Не знаю, куда все девалось, видимо, хорошо финансисты на этом наживались. За караульную службу нам не заплатили, поменяв в документах слово «караул» на «боевое охранение», а значит выплаты нам не полагались. Год должен был идти за три. Но один полковник сказал нам: «Войны там не было, и никто вас туда не посылал». Потом три года мы судились с Минобороны, и нам пришел ответ: «Вы поздно подали документы», а они все это время лежали в Администрации Президента. Прошли и Генпрокуратуру, но в итоге ничего не добились. Плюнули и не стали дальше добиваться. Вернувшись в Кинешму, я стал искать работу. Хотел служить в пожарной части, но, там узнав, что я воевал в Чечне, сразу же отказали. Видимо, сочли, что мы, участники боевых действий, все со сдвигом.
Спецназ и Вторая чеченская
В 2003-2004 году Евгений Горнушкин устроился в подразделение спецназа, которое базировалось в Краснодарском крае. Но то, что он там увидел, его не впечатлило.
— Это было совсем не то, что мы делали в Чечне или Югославии, — говорит Евгений. – Я готовил молодых солдат. Вывел моих парней на подготовку. Пришел какой-то полковник и спросил: «А где ваш конспект, чтобы готовить солдат?», ну я и ответил: «В горах я тоже буду читать, что делать, по конспекту?» Мой ответ ему не понравился, и нас, ветеранов боевых действий, стали выдавливать со службы. В итоге я все-таки уволился, так как мне такая служба была неприятна. Как можно готовить бойцов спецназа, если не создавать им условия, приближенные к боевым? Политика этих полковников свела службу к формализму, а не к реальной подготовке.
Когда появилась возможность, ветеран боевых действий отправился в Чечню. Во Вторую чеченскую войну Евгений стал сапером.
— Мы шли впереди колонны и обезвреживали взрывные изделия, — говорит он. – Ходили в совместные операции с пехотой, милицией, местными ополченцами на стороне наших войск. Я почти всегда шел «первым номером». Взрывных устройств находили много: радиоустройства, мины, растяжки. Чаще всего обезвреживали путем подрыва, так как закладка могла быть на «неизвлекаемость». Задержали женщину, которая вела инженерную разведку, снимая на камеру наши действия. Потом в деревнях находили тротил в бутылках, схроны с патронами от снайперской винтовки (СВД). Вообще, если сравнивать с первой чеченской войной, то все сильно изменилось. Улучшился быт, местное население лучше с нами общалось, хотя раньше они боялись с нами говорить, потому что за это их могли убить боевики. Хотя был и в эту командировку неприятный случай. Парень, молодой военнослужащий, сидел общался с чеченской девушкой. В тот же вечер ее нашли с перерезанным горлом. По их законам чеченским девушкам нельзя общаться с русскими парнями. Солдата мы до конца службы прятали, чтобы с ним ничего не случилось. Все обошлось, вернулся домой живым.
В конце службы командование обещало дать Евгению Горнушкину и его товарищам две медали «За боевые заслуги» и «За разминирование», но контракт закончился, и награды затерялись.
— Те, кто воевал против нас в Первую чеченскую кампанию, в большинстве своем живут в почете, а мы никому не нужны, — делает вывод бывший военный. – Никаких льгот, а если они есть, то мы их не видим. Я давно отступился от того, чтобы добиваться того, что нам положено.
Но в настоящее время Евгений Горнушкин ни о чем не жалеет.
— Я служил, где хотел, занимался делом, которое считаю своим призванием, — говорит он. – Мои сыновья пошли по моим стопам. Старший служит миротворцем в Преднестровье, младший заканчивает училище и тоже пойдет служить в армию. Я бы и дальше служил. Когда мне было 38 лет, то мне сказали, что я нужен войскам, были оформлены документы, но затем исполнилось 39, и я больше не востребован. Ходил в МЧС спрашивал, нужны ли им люди с горной подготовкой, с прыжками с парашютом, со знанием саперного дела. «Такие нам не нужны», — прозвучал ответ. Для милиции я тоже «старый». А ведь у нас в Кинешме нет специалистов, которые могли бы разминировать взрывное устройство. Когда находят учебную закладу, так саперы едут аж из Иванова. А если там таймер или пенно-химический взрыватель? Они не успеют доехать. До недавнего времени я работал сварщиком в Москве, но нас сократили. Сейчас я снова в поисках работы.
На мой вопрос: «Не было мысли участвовать в военном конфликте на Украине?» Евгений Евгеньевич ответил:
— Донбасс уже не ляжет под бандер. Почерк в этой войне такой же, как и в Югославии, всю эту кашу заварили американцы. Я ходил в военкомат, но нашей миротворческой миссии там не планируется, а воевать за чужие интересы я не собираюсь, только за интересы России, — говорит ветеран.
Полностью статья по ссылке: http://balalaika24.ru/history/geroy-zabytykh-voyn
(В защиту Сербии)
30.06.2017.
https://vk.com/club62547116
pbs990.livejournal.com
Истории Первой Чеченской войны: Русский солдат Александр Воронцов просидел в чеченской яме 5 лет!
В 1995 году — первая чеченская война. Я подполковник Антоний Маньшин, был командиром штурмовой группы, а соседняя, вторая штурмовая группа была названа именем героя России Артура, моего друга, который погиб в Грозненских боях, накрыв собой раненого солдата: солдат выжил, а он погиб от 25 пулевых ранений. В марте 1995 года штурмовая группа Артура из 30 бойцов на трех БРДМ-ах выполняла штабной рейд по блокированию групп боевиков во Введенском ущелье. Есть там такое место Ханчелак, что переводиться с чеченского — как мертвое ущелье, там нашу группу поджидала засада.
Засада — это верная смерть: головная и замыкающая машины подбиваются, и тебя методически расстреливают с высоток. Группа, попавшая в засаду, живет максимум 20-25 минут – потом остаётся братская могила. По радиостанции запросили помощь с воздуха вертолетов огненной поддержки, подняли мою штурмовую группу, мы прибыли на место через 15 минут. Управляемыми ракетами воздух-земля уничтожили огневые позиции на высотках, к нашему удивлению группа уцелела, только недосчитались Саши Воронцова. Он был снайпером и сидел на головной машине, на БРДМ-е и взрывной волной его сбросило в ущелье метров 40-50 глубиной. Стали его искать, не нашли. Уже стемнело. Нашли кровь на камнях, а его не было. Случилось худшее, он контуженный попал в плен к чеченцам. Мы по горячим следам создали поисково-спасательную группу, трое суток лазили по горам, даже в контролируемые населенные пункты боевиков ночью входили, но так Сашу и не нашли. Списали, как без вести пропавшего, потом представили к ордену мужества. И вы, представляете, проходит 5 лет. Начало 2000 года, штурм Шатоя, в Артурском ущелье в Шатойском районе есть населенный пункт Итум-Кале, при блокировке его нам мирные жители сообщили, что у них в зиндане (в яме) сидит наш спецназовец уже 5 лет.
Надо сказать, что 1 день в плену у чеченских бандитов — это ад. А тут — 5 лет. Мы бегом туда, уже смеркалось. Фарами от БМП осветили местность. Видим яму 3 на 3 и 7 метров глубиной. Лесенку спустили, поднимаем, а там живые мощи. Человек шатается, падает на колени и я по глазам узнал Сашу Воронцова, 5 лет его не видел и узнал. Он весь в бороде, камуфляж на нем разложился, он в мешковине был, прогрыз дырку для рук, и так в ней грелся. В этой яме он испражнялся и там жил, спал, его вытаскивали раз в два-три дня на работу, он огневые позиции чеченцам оборудовал. На нем вживую чеченцы тренировались, испытывали — приемы рукопашного боя, то есть ножом тебя — в сердце бьют, а ты должен удар отбить. У нас в спецназе подготовка у ребят хорошая, но он изможденный, никаких сил у него не было, он, конечно промахивался — все руки у него были изрезаны. Он перед нами на колени падает, и говорить не может, плачет и смеется. Потом говорит: “Ребята, я вас 5 лет ждал, родненькие мои.” Мы его в охапку, баньку ему истопили, одели его. И вот он нам рассказал, что с ним было за эти 5 лет.
Вот мы сидели неделю с ним, соберемся за трапезой, обеспечение хорошее было, а он кусочек хлеба мусолит часами и ест тихонечко. У него все вкусовые качества за 5 лет атрофировались. Рассказал, что его 2 года вообще — не кормили.
Спрашиваю: ”Как ты жил-то?” А он: “Представляешь, командир, Крестик целовал, крестился, молился, — брал глину, скатывал в катышки, крестил её, — и ел. Зимой снег — ел”. “Ну и как?”–– спрашиваю. А он говорит: ”Ты знаешь, эти катышки глиняные были для меня вкуснее, чем домашний пирог. Благословенные катышки снега были — слаще меда”.
Его 5 раз — расстреливали на Пасху. Чтобы он не убежал, ему — перерезали сухожилия на ногах, он стоять — не мог. Вот ставят его к скалам, он на коленях стоит, а в 15-20 метров от него, несколько человек с автоматами, которые должны его расстрелять.
Говорят: “Молись своему Богу, если Бог есть, то пусть Он тебя спасет”. А он так молился, у меня всегда в ушах его молитва, как простая русская душа: “Господи Иисусе, мой Сладчайший, Христе мой Предивный, если Тебе сегодня будет угодно, я ещё поживу немножко”. Глаза закрывает и крестится. Они спусковой крючок снимают — осечка. И так дважды — выстрела НЕ ПРОИСХОДИТ. Передвигают затворную раму — НЕТ выстрела. Меняют спарки магазинов, выстрела — опять не происходит, автоматы — МЕНЯЮТ, выстрела все равно – НЕ ПРОИСХОДИТ.
Подходят и говорят: “Крест сними”. Расстрелять его – НЕ МОГУТ, потому что Крест висит на нем. А он говорит: “Не я этот Крест надел, а священник в таинстве Крещения. Я снимать — не буду”. У них руки тянуться — Крест сорвать, а в полуметре от его — тела их СКРЮЧИВАЕТ Благодать Святого Духа и они скорченные — ПАДАЮТ на землю. Избивают его прикладами автоматов и бросают его в яму. Вот так два раза пули — не вылетали из канала ствола, а остальные вылетали и всё — МИМО него летели. Почти в упор – НЕ МОГЛИ расстрелять, его только камешками посекает от рикошета и всё.
И так оно бывает в жизни. Последний мой командир, герой России Шадрин говорил: “Жизнь странная, прекрасная и удивительная штука”.
В Сашу влюбилась девушка чеченка, она его на много моложе, ей было 16 лет, то тайна души. Она на третий год в яму по ночам носила ему козье молоко, на веревочки ему спускала, и так она его выходила. Её ночью родители ловили на месте происшествия, пороли до смерти, запирали в чулан. Звали её Ассель. Я был в том чулане, там жутко холодно, даже летом, там крошечное окошко и дверь с амбарным замком. Связывали её. Она умудрялась за ночь разгрызать веревки, разбирала окошко, вылезала, доила козочку и носила ему молоко.
Он Ассель забрал с собой. Она крестилась с именем Анна, они повенчались, у них родилось двое деточек, Кирилл и Машенька. Семья прекрасная. Вот встретились мы с ним в Пскова — Печерском монастыре. Обнялись, оба плачем. Он мне всё рассказывает. Я его к старцу Адриану повел, а там народ не пускает. Говорю им: “Братья и сестры, мой солдат, он в Чечне в яме 5 лет просидел. Пустите Христа ради”. Они все на колени встали, говорят: “Иди, сынок”. Прошло минут 40. Выходит с улыбкой Саша от старца Адриана и говорит: “Ничего не помню, как будто — с Солнышком беседовал!”. А в ладони у него ключи от дома. Батюшка им дом подарил, который от одной старой монахини монастырю отошел.
А самое главное, мне Саша при расставании сказал, когда я его спросил, как же он всё это пережил: “Я два года пока сидел в яме плакал так, что вся глина подо мной мокрая от слез была. Я смотрел на звездное чеченское небо в воронку зиндана и ИСКАЛ — моего Спасителя. Я рыдал как младенец, ИСКАЛ — моего Бога”. “А дальше?”- Спросил я. “А дальше — я купаюсь в Его объятиях”, — ответил Саша.
Первоисточник: about-christianity.ru
Русские в Чечне — воспоминания очевидцев
Тут вдруг возник вопрос о «зверствах русских солдат в Чечне» как будто инспирированный мною. Я думаю, лучшим ответом будет копипаст статьи «Чеченские воспоминания» с топвара http://topwar.ru/4160-chechenskie-vospominaniya.html Статью привожу полностью, ничего от себя не добавляя — ибо добавить к сказанному в общем-то и нечего. Имеющий глаза — да увидит!
Чеченские воспоминания
Сергей вырос в Чечне, прошел обе кампании. После армии состоял в славянской общине, придерживался веры наших далеких предков. Погиб 01.09.2010, спасая людей из горящей машины. Посты с белорусских веток, но каждый сможет отфильтровать полезное для себя.
Здесь собраны только воспоминания, связанные с Чечней. Но это не главное в подборке, главное здесь — система взглядов, мировоззрение, так что не ленимся друзья, читаем полностью.
А вас, господа, разводят как лохов и заставляют гибнуть за чьи-то мелкособственнические интересы.
Уважаемый Гурон! Вам со стороны, конечно, виднее, чем мне. Я всего лишь родился и вырос в Чечне (Надтеречный район, ст. Шелковская), потом вывозил оттуда семью и соседей (кого смог), а потом был «разведенным лохом», причем дважды: с 1994 по 1996, и с 1999 по 2004. И вот что я Вам скажу. В 1991-1992 гг (еще до первой войны) в Чечне были вырезаны ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ русских. В Шелковской весной 1992 г «чеченской милицией» у русского населения было изъято все охотничье оружие, а через неделю в безоружную станицу пришли боевики. Они занимались переоформлением недвижимости. Причем для этого была разработана целая система знаков. Человеческие кишки, намотанные на забор, означали: хозяина больше нет, в доме только женщины, готовые к «любви». Женские тела, насаженные на тот же забор: дом свободен, можно заселяться.
Поэтому, уважаемый Гурон, я и те кто воевал со мной рядом — менее всего думали о «чьих-то мелкособственнических интересах». Мы думали совсем о другом.
А военные — действительно не политики. Мне тут одна история вспомнилась. Мою роту подняли для разоружения одного чеченского гадюшника, причём работали «вованы» (спецназ ВВ МВД), а мы только прикрывали. Когда командиру вованов привели старейшин села, он потребовал от них в течение двух часов сдать 24 АК. На что один из старейшин начал вы@бываться в стиле Лукашенко. Он заявил, что в их селе действует законный отряд самообороны, но автоматов им самим не хватает, поэтому федералы обязаны ему немедленно выдать ещё 20 АК. Вованы от такой борзоты слегка прижухли, а вот мы не растерялись. О@уевший старейшина на глазах у всех получил очередь в хлеборезку, и пока его ноги ещё дёргались, остальные старейшины услышали деликатную просьбу сдать не 24 АК а 100. И не за два часа, а за час. Чечены уложились за сорок минут, сдав ровно 100 автоматов. А мораль сей истории такова: политика и дипломатия хороши для партнёра, остающегося в неких рамках. Для «партнёра», потерявшего берега, должен быть иной набор инструментов.
Я видел колонны автобусов, к которым из-за смрада нельзя было подойти на сто метров, потому что они были набиты телами зарезанных русских. Я видел женщин, ровненько распиленных вдоль бензопилой, детишек, насаженных на столбы от дорожных знаков, художественно намотанные на забор кишки. Нас, русских, вычистили с собственной земли, как грязь из-под ногтей. И это был 1992 год — до «первой чеченской» оставалось ещё два с половиной года.
Я Вам сейчас расскажу одну маленькую историю про «конкурентную борьбу и федералов», в коей принимал непосредственное участие. Весной 1995-го моей разведгруппе было приказано обеспечить безопасность одной… очень хитрой колонны. Причём настолько хитрой, что потери не допускались даже теоретически. И в «помощь» мне передали «местных проводников». Одного взгляда на эту шушеру было достаточно, чтобы понять, что довериться им – положить своих ребят и сорвать выполнение боевой задачи. Пришлось родить для колонны ложный маршрут, причём логичный и очень правдоподобный. И уже этот маршрут слить «союзничкам». Пришлось даже «в гражданке» проехать с ними по этому маршруту, хотя был большой риск попасть в ДГБ ЧРИ – оставалось только надеяться, что боевики вместо синицы в руках (молодого офицеришки) предпочтут дождаться жирного журавля. И двигаясь по маршруту, я запоминал потенциальные места, откуда удобнее всего работать по колонне. А вернувшись – доложил начальству свои предложения: колонну провести по другому маршруту, а все «срисованные» места накрыть артиллерией и авиацией. И по итогам доклада убедился, что мой «гениальный план» был задуман вышестоящими командирами изначально. Основной целью операции была вовсе не проводка колонны-пустышки, а стравливание Исы Мадоева («проводники» были из его банды) с Гелаевым. Меня и мою группу при этом планировалось использовать «втёмную». План пришлось слегка подкорректировать, но в целом всё прошло как задумано – изготовившиеся к атаке на колонну гелаевцы попали под раздачу, а затем долго резались с мадоевцами.
И это был всего лишь 1995 год, ни о какой «имперской политике» не было даже речи. А вот с конца 1999 года эта самая политика стала вполне явной. Это на мой субъективный взгляд.
Я в связи с этим интересовался, сколько в этой же роте воевало контрактников-москвичей.
Нужно сказать, что наша «армия» по состоянию на 1994 год представляла из себя жалкое зрелище. Никаких контрактников в моём взводе тогда не было, да и взвода, как такового, не было тоже — 12 оборванных тонкошеих юношей взводом не назовёшь при всём желании. На тот момент интересующих Вас москвичей у меня было двое, и ещё трое — из ближнего Подмосковья (Балашиха, Электросталь). Во время январских боёв за Грозный сводный отряд нашего полка понёс большие потери, в результате я некоторое время покомандовал батальоном, заменив погибшего комбата. Нас тогда было чуть больше двухсот рыл, и национальный состав был, конечно, шире, чем во взводе — были и эвенки, и осетины, и черемисы, и татары с башкирами, и мордва, и даже единственный, знаменитый на весь полк еврей . А где-то с весны 95-го пошли первые контрактники. Точнее так: «контрактники». Процентов 80 из них — тупое спившееся дерьмо и откинувшиеся с зоны пассажиры, нормальных ребят было немного. Но были. И среди них — первые «иностранцы» — русские из Прибалтики, Молдавии, Украины, Белоруссии и Казахстана. Ради того, чтобы подписать контракт с МО, этим ребятам, естественно, нужно было получить российское гражданство. Их, конечно, было немного — по два-три человека на роту, но сам факт такой помощи был на слуху, и отношение к «варягам» было даже несколько более душевным, чем к своим.
Ко «второй чеченской» мы получили возможность подготовиться более основательно, контрактники были уже принципиально другие. Отбор был очень тщательный, а у нас ещё и весьма специфический. К примеру, выстроив вновь прибывших «партизан», я перед строем разрезал себе ножом запястье, затем также на глазах у всех зашивал, а затем давал команду повторить. Те, кто смог выполнить это упражнение — переходили к следующему этапу, где их ждали новые издевательства и «подлянки». В 1999 году в числе тех, кто прошёл все испытания и был зачислен в мою роту — были три «белоруса», а вот москвичей не было ни одного. Но не потому, что их не было совсем, а потому, что изменились принципы формирования подразделений, и командиры стремились создать сплочённые коллективы, состоящие из «земляков». В результате все москвичи тусовались в другой роте, и их было довольно много. А у меня были, в основном, ребята с Урала.
Башкирской «Чечни»Башкирской «Чечни» не будет по той причине, по которой не будет, например, бурятской «Чечни». Или якутской. Менталитет не тот (и поверьте я знаю, что говорю :D)
Очень не хочется быть невежливым, но не могли бы Вы поделиться этим своим знанием с муллой белорецкой мечети?
Этот башкир — мой бывший боец, который 2 января 1995 года в рукопашной положил ножом двух «духов», обработать которых я уже не успевал. А потом зашил мою распоротую бочину и тащил меня на себе несколько километров до нашего блок-поста.
Вот ему и расскажите про бурятско-якутский менталитет. Если смелости хватит. Кстати, о птичках. С бурятами и якутами я не служил (как-то не довелось), а вот эвенк-снайпер у меня в роте был. Про менталитет эвенков какой-нибудь анекдотец не расскажете?
Грозный не «вбамбливали в каменный век». В Грозном шел БОЙ (конкретное мочилово). Для примера могу сказать, что мой взвод (18 пацанов) в районе Минутки отстрелял полный ГАЗ-66 «Шмелей» за полдня. А у местного «населения» я интересовался, куда в 91-94 гг из Чечни делись 200 тысяч русских.
Во время первой чеченской были захвачены видеозаписи, как развлекались с русскими женщинами несовершеннолетние вайнахи. Они ставили женщин на четвереньки и метали ножи как в мишень, стараясь попасть во влагалище. Все это снималось на видео и комментировалось.
Русские 2009 г кардинально отличаются от русских 1991-го. В 91-м году в ст. Шелковской один вооруженный чеченец перебил больше сотни русских — ходил от дома к дому, спокойно перезаряжался, стрелял. И никто не посмел сопротивляться. А всего через 15 лет в Кондопоге, Твери и Ставрополе чечены жестоко обломались.
Ну и чтоб закончить — ещё немного поупражняемся в жидоборчестве. Первый подход к снаряду.
У меня во взводе (а потом и в роте) служил еврей-контрактник, Миша Р…йман. Свои называли его жидёнком, а чужих он поправлял, заявляя: «Я не жидёнок. Я — жидяра!» Во время «первой чеченской» в Грозном в р-не консервного завода мы всей разведгруппой вляпались в засаду. И когда окружившие нас боевики заорали: «русня, сдавайся!», этот жидёнок, находившийся ближе всех к пролому в стене, вступил в дискуссию: сначала выстрелил из подствольника, а потом добавил на словах: «Отсоси, шлемазл!»
Во время второй чеченской я как-то раз словил пару пуль. И этот жидёнок мою подстреленную стокилограммовую тушу вытаскивал на себе 11 километров. Хотите с этим жидом побороться? Не вопрос. Вот только сначала придётся побороться со мной.
Второй подход к снаряду.
Там же, на войне, судьба свела меня с ещё одним евреем — Львом Яковлевичем Рохлиным. Первоначально наше участие в новогоднем штурме не предполагалось. Но когда была потеряна связь со 131-й мсбр и 81-м мсп, нас бросили на помощь. Мы прорвались в расположение 8 АК, которым командовал генерал Рохлин, и прибыли к нему в штаб. Тогда я впервые увидел его лично. И он мне с первого взгляда как-то не показался: сгорбленный, простуженный, в треснутых очках… Не генерал, а какой-то усталый агроном. Он поставил нам задачу — собрать разрозненные остатки майкопской бригады и 81-го полка и вывести их к пвд рохлинского разведбата. Этим мы и занимались — собирали по подвалам обоссавшееся от страха мясо и выводили в расположение рохлинских разведчиков. Всего набралось около двух рот. Поначалу Рохлин не хотел их использовать, но когда все остальные группировки отступили — 8 АК остался один в оперативном окружении в центре города. Против всех боевиков! И тогда Рохлин выстроил это «воинство» напротив строя своих бойцов и обратился к ним с речью. Эту речь я не забуду никогда. Самыми ласковыми выражениями генерала были: «сраные мартышки» и «п@дарасы». В конце он сказал: «Боевики превосходят нас в численности в пятнадцать раз. И помощи нам ждать неоткуда. И если нам суждено здесь лечь — пусть каждого из нас найдут под кучей вражеских трупов. Давайте покажем, как умеют умирать русские бойцы и русские генералы! Не подведите, сынки…» Льва Яковлевича давно нет в живых — с ним разобрались без Вас. Одним евреем меньше, не правда ли?
Задумайтесь над этим. Кто отдал приказ воевать? И не говорите мне,что это сделал Ельцин-алкоголик. Все решения за него всегда принимались членами того самого организованного еврейского сообщества.
Преступление Ельцина не в том, что он ввёл войска в 1994-м, а в том, что он не сделал этого в 1991-м
Давайте, я Вам кое-что расскажу, что б Вы поняли, какую @уйню Вы тут понаписАли.
Я родился и вырос в Чечне, точнее в станице Шелковской Шелковского района Чечено-Ингушской АССР. С раннего детства пришлось пересекаться с вайнахами. И уже тогда меня поразило, насколько они сильнее нас духом. В детском саду между русскими и вайнахскими детьми постоянно происходили драки, по итогам которых вызывали родителей. Причём с «русской» стороны всегда приходила мамочка, которая начинала выговаривать своему сыночку: «Ну что же ты, Васенька (Коленька, Петенька) дерёшься? Драться нельзя! Это нехорошо!» А с «вайнахской» стороны всегда приходил отец. Он давал сыну подзатыльник, и начинал на него орать: «Как ты, джяляб, посмел проиграть бой вонючему русскому – сыну алкоголика и проститутки?! Чтобы завтра же отлупил его так, чтобы он потом всегда от страха срался!» В школе редкий день обходился без драк, причём драться мне практически всегда приходилось в меньшинстве. И это при том, что в моём классе на пять вайнахов было пятнадцать славян. И пока я один отмахивался от пятерых, остальные четырнадцать «гордых росичей» в это время внимательно разглядывали свои ботинки.
(В принципе, если Вы пользуетесь общественным транспортом, то подобную картину должны были наблюдать неоднократно: один дебошир к кому-нибудь пристаёт, а полсалона мужиков в этот момент всенепременно начинают интересоваться собственной обувью).
На нас постоянно производилось психологическое давление, постоянно «щупали на слабину». Чуть прогнёшься – всё, конец: опустят так, что уже не поднимешься.
Однажды меня после школы подкараулили вайнахи-старшеклассники. В драке я разбил одному из них голову водопроводной трубой. Остальные прекратили бой и утащили своего подранка. На следующий день в классе ко мне подошли незнакомые вайнахи и забили стрелку, объявив, что будем биться на ножах — насмерть. Я пришёл, а их там человек пятнадцать, и все – взрослые мужики. Думаю – всё, сейчас зарежут. Но они оценили, что я не испугался и пришёл один, поэтому выставили одного бойца. Мне дали нож, а чеченец вышел без оружия. Тогда я тоже свой бросил, и мы рубились голыми руками. По итогам этой драки я попал в больницу с переломами, но когда вышел – меня встретил отец того парня, которому я разбил трубой башку. Он мне сказал: «Я вижу, что ты воин, и не боишься смерти. Будь гостем в моём доме». После этого мы долго с ним беседовали. Он рассказывал мне про адаты (чеченские родовые обычаи), про воспитание, превращающее чеченских мальчиков в бойцов, про то, что мы, русские пи@арасы, оторвались от своих корней, перестали слушать своих стариков, спились, выродились в толпу трусливых баранов и перестали быть народом.
Вот с этого самого момента и началось моё «переобувание» или, если угодно, становление.
Потом настали «весёлые времена». Русских начали резать на улицах средь бела дня. На моих глазах в очереди за хлебом одного русского парня окружили вайнахи, один из которых плюнул на пол и предложил русскому слизать плевок с пола. Когда тот отказался, ему ножом вспороли живот. В параллельный класс прямо во время урока ворвались чеченцы, выбрали трёх самых симпатичных русских старшеклассниц и уволокли с собой. Потом мы узнали, что девчонки были вручены в качестве подарка на день рожденья местному чеченскому авторитету.
А затем стало совсем весело. В станицу пришли боевики и стали зачищать её от русских. По ночам иногда были слышны крики людей, которых насилуют и режут в собственном доме. И им никто не приходил на помощь. Каждый был сам за себя, все тряслись от страха, а некоторые умудрялись подводить под это дело идеологическую базу, мол, «мой дом – моя крепость» (да, уважаемый Родо, эту фразу я услышал именно тогда. Человека, который её произнёс, уже нет в живых – его кишки вайнахи намотали на забор его же собственного дома). Вот так нас, трусливых и глупых, вырезали поодиночке. Десятки тысяч русских были убиты, несколько тысяч попали в рабство и чеченские гаремы, сотни тысяч сбежали из Чечни в одних трусах.
Так вайнахи решили «русский вопрос» в отдельно взятой республике. И удалось им это только потому, что мы были ничтожествами, полным дерьмом. Мы и сейчас дерьмо, правда уже не такое жидкое – среди дерьма начали попадаться стальные крупинки. И когда эти крупинки собираются вместе – происходят кондопоги. Их пока немного, но вайнахи – молодцы. Настоящие санитары леса. В результате их культурно-просветительской миссии в России русские бараны снова становятся людьми.
Вообще, тем, кто по жизни пересекался с чеченцами, есть за что их ненавидеть. А после такого
их есть за что ненавидеть и тем, кто с ними не пересекался (Острожно! Слабонервным не смотреть! Остальным смотреть, помня о когнитивном диссонансе. И я рекомендую вначале посмотреть ролик, затем читать дальше).
Ролик снят боевиками в 1999 г во время вторжения группировки Басаева в Дагестан. На пути группировки находился наш блок-пост, личный состав которого, увидев боевиков, обосрался от страха и сдался в плен. У наших военнослужащих была возможность умереть по-мужски, в бою. Они этого не захотели, и в результате были зарезаны как бараны. И если Вы посмотрели ролик внимательно, то должны были заметить, что руки связаны только у одного, которого зарезали последним. Остальным судьба предоставила ещё один шанс умереть по-людски. Любой из них мог встать и сделать последнее в своей жизни резкое движение – если не вцепиться во врага зубами, то хотя бы принять нож или автоматную очередь на грудь, стОя. Но они, видя, слыша, и чувствуя, что рядом режут их товарища, и зная, что их зарежут тоже, всё равно предпочли баранью смерть.
Это «один в один» ситуация с русскими в Чечне. Там мы вели себя точно так же. И нас точно так же вЫрезали.
Я, кстати, каждому молодому пополнению в своём взводе, а потом в роте, обязательно показывал трофейные чеченские ролики, причём ещё менее гламурные, чем представленный. Мои бойцы посмотрели и на пытки, и на вспарывание живота, и на отпиливание головы ножовкой. Внимательно посмотрели. После этого ни одному из них и в голову не могло прийти сдаться в плен.
Я уже рассказывал Вам про речь Рохлина. А вот о том, что было дальше – не рассказал. А дальше был страшный, жуткий бой, в котором из моего взвода в 19 человек в живых осталось шестеро. И когда чеченцы прорвались в расположение и дело дошло до гранат, и мы поняли, что нам всем приходит п@здец – я увидел настоящих русских людей. Страха уже не было. Была какая-то весёлая злость, отрешённость от всего. В голове была одна мысль: «батя» просил не подвести». Раненые сами бинтовались, сами обкалывались промедолом и продолжали бой.
Затем мы с вайнахами сошлись в рукопашной. И они побежали. Это был переломный момент боя за Грозный. Это было противостояние двух характеров – кавказского и русского, и наш оказался твёрже. Именно в тот момент я понял, что мы это можем. Этот твёрдый стержень в нас есть, его нужно только очистить от налипшего говна. В рукопашной мы взяли пленных. Глядя на нас, они даже не скулили – они выли от ужаса. А потом нам зачитали радиоперехват – по радиосетям боевиков прошёл приказ Дудаева: «разведчиков из 8АК и спецназ ВДВ в плен не брать и не пытать, а сразу добивать и хоронить как воинов». Мы очень гордились этим приказом.
С тех пор я наблюдаю и стараюсь брать на заметку всплески русского характера. Динамика изменения, в принципе, приятная, но до полного переобувания русских на правильное ещё очень и очень далеко.
Вот ТАКИХ «всплесков», увы, гораздо больше. Дружно любуемся на «будущую надежду и опору» новой России:
здесь толпу русских пи@арасов нагибает даже не чеченец, а всего лишь армянин, причём «физика» у армянина – так себе (удар не поставлен и бросковая техника слабовата), но для баранов и этого достаточно: чтобы быть твёрже жидкого дерьма – достаточно быть всего лишь глиной.
Наверное, кто-то, увидев подобное, возненавидит этого армянина (или вообще всех «черножопых»). Но это только первая, самая простая фаза ненависти. Потом приходит понимание, что ни чеченцы, ни армяне, ни евреи, в сущности, не виноваты. Они делают с нами лишь то, что мы сами позволяем с собой делать.
Думайте что делаете и изучайте историю. И отговорка,что надо выполнять приказ — это самоуспокоение, всегда есть выход отказаться от выполнения приказа,уйти так сказать в отставку.И если бы все ответственно подошли к решению судьбы Родины и подали бы в отставку,то никакой чеченской бойни бы не было.
Я благодарен чеченцам как учителям за преподанный урок. Они помогли мне увидеть моего истинного врага – трусливого барана и пи@араса, который прочно поселился в моей собственной голове.
А Вы продолжайте бороться с жидами и прочими «неистинными арийцами». Успехов Вам.
Будь русские мужчинами — никаких войск и не понадобилось бы. Население Чечни к 1990 году составляло примерно 1,3-1,4 млн. человек, из которых русских — 600-700 тысяч. В Грозном — около 470 тысяч жителей, из них русских — не менее 300 тысяч. В исконно казачьих районах — Наурском, Шелковском и Надтеречном — русских было около 70%. Мы на своей собственной земле слили противнику, уступающему нам в численности в два-три раза. А когда вводили войска — спасать было практически уже некого.
Ельцин — аклаш этого сделать не мог, в вот еврей Березовский с компанией вполне. Да и факты его сотрудничества с чеченцами общеизвестны. Как говорил ДЕД — генералиссимуса пленили.
Это не оправдывает исполнителей. Оружие вайнахам раздавал не еврей Березовский, а русский Грачёв (между прочим — десантник, герой Афганистана). А вот когда к Рохлину притащились «правозащитники» и предложили сдаться чеченам под свои гарантии — Рохлин приказал поставить их раком и гнать пинками до передовых позиций. Так что не важно, пленили генералиссимуса или нет — страна жива до тех пор, пока жив её последний солдат.
прогноз для России на 2010 год от Гайдара.
Это чмо имеет непосредственное отношение к процессам, затронувшим и каждого из нас в частности, и всю нашу бывшую Страну в целом. Это с точки зрения «экономики».
Но у меня к нему есть вопросы и неэкономического характера. В январе 1995-го вышеозначенный господин в составе большой делегации «правозащитников» (руководитель — С.А. Ковалёв) приехал в Грозный уговаривать наших солдатиков сдаваться чеченцам под свои личные гарантии. Причём Гайдар светился в тактическом эфире как бы ещё не интенсивнее Ковалёва. Под «личные гарантии» Гайдара сдалось 72 человека. Впоследствии их изуродованные, со следами пыток, трупы, были найдены в районе консервного завода, Катаямы и пл. Минутка.
У этого Умного и Красивого руки в крови не по локоть, а по самые уши.
Ему повезло — он сдох сам, без суда и казни.
Но настанет момент, когда, в русских традициях, его гнилую требуху вынут из могилы, зарядят в пушку и выстрелят на запад — ОНО недостойно лежать в Нашей Земле.
alternathistory.com
В первую войну 1994–1995 годов наш отец воевал против российских оккупантов и героически погиб в июне 1995 года, будучи командиром чеченской армии. В начале ноября 1999 года из-за приближающихся федеральных оккупационных войск, я был вынужден уйти в горы, оставив дома 16-летнего брата в надежде, что его-то уж они не тронут. Но юный возраст не спас моего брата — он пропал без вести, увезенный федералами весной 2000 года. С тех пор о нем нет никаких известий. В горах я примкнул к отрядам Хамзата Гелаева… О боях за село Комсомольское весной 2000 года и русском плене рассказывает участник чеченского Сопротивления Руслан Алимсултанов. В начале марта 2000 года, подрываясь на минах, отряд Гелаева вошел в село Саади-Котар (Комсомольское). И почти сразу же начался непрерывный ракетно-бомбовый удар по селу. Как позже выяснилось, нас там ждали. Артиллерийский обстрел был не менее мощным чем ракетно-бомбовый удар. Отряд понес большие потери, оказавшись в окружении, или, как говорили русские, — «мышеловка захлопнулась». Помочь раненым не было никакой возможности, так как обстрел не прекращался круглыми сутками, и уже не оставалось медикаментов. Многие из нас погибли из-за отсутствия медицинской помощи, а многих раненых добивали федералы. Я был свидетелем, как наших раненых ребят давили гусеницами танков, добивали прикладами автоматов и даже саперными лопатками. Подвалы, в которых мы прятали раненых с оторванными конечностями, закидывали гранатами или сжигали огнем. А обстрел села не прекращался и к середине марта почти все остававшиеся в живых, были ранены и истощены голодом и холодом. Группа, в которой я находился, 20 марта, к обеду, была окружена танками со всех сторон. Сопротивление было бесполезно. Если до этого шли равные бои, как и положено в любой войне, и гибли не только наши ребята, но и противник, то теперь началась простая бойня. Нам было предложено сдаться, заверив, что нам будет сохранена жизнь, а раненым оказана помощь. Командир ОМОНовцев, они называли его между собой Александр, сообщил нам, что Путин издал указ об амнистии для ополченцев и мы поверили ему, о чем не раз потом сожалели. Посовещавшись между собой, мы стали вытаскивать из подвалов своих раненых, и складывать оставшееся у нас оружие. Если б только мы могли предвидеть, что нас дальше ожидало…. Нас всех собрали на поляне за селом и связали за спиной руки кому стальной, кому колючей проволокой. После этого нам стали в упор простреливать руки и ноги. Некоторым простреливали коленные чашечки, при этом насмехаясь: «Хочется еще свободы? А чем она пахнет? И где же ваш Гелаев?» В тот момент все мы горько сожалели, что сдались живыми. Всех тяжело раненых и потерявших конечности, они добивали у нас на глазах, не позволяя при этом ни отвернуться, ни закрывать глаза. А добивали прикладами автоматов и саперными лопатками, нанося удары по ранам. Когда мне прострелили руку и начали бить по ней, я потерял сознание, и очнулся только под вечер, в куче трупов. Я увидел, что над живыми все еще продолжаются пытки. Моя правая рука была вся перебита и привязана к левой руке стальной проволокой. Один из ОМОНовцев заметил, что я пришел в себя, и спросил, смогу ли я идти. На мой утвердительный ответ последовал приказ двигаться к машинам, стоящим поодаль, в метрах 50-ти от нас. Рядом со мной лежал еще один раненый парнишка лет 17–18, у него нога одна была вся раздроблена. Указав на него, военный сказал мне, доведешь до машины, он останется жить. Так как мои руки были связаны сзади, я спросил у парня, сможет ли он меня обхватить за шею, он утвердительно кивнул. Я нагнулся к нему, он обхватил меня за шею, и мы с ним двинулись к машине. Вдруг раздалась автоматная очередь, и парень сполз с меня на землю. Я выпрямился и оглянулся. Как раз в то время, когда солдат готовился еще раз спустить курок, к нему кинулся другой и, перехватив автомат, крикнул, что есть приказ – «не всех стрелять!» Смотрел я на мертвого парня и думал, что даже имени его не знал, и спросить не успел. Я повернулся и продолжил путь, который лежал через коридор из солдат с дубинками и прикладами готовыми обрушиться на мою спину и голову. Поодаль увидел наших ребят, копавших ямы. Я подумал, что они копают могилы для того, чтобы похоронить валяющиеся кругом изувеченные трупы наших ребят, сдавшихся вместе со мной в плен. Одного из копавших я узнал. Его звали Беслан. Он был рослый и сильный не по годам, Ему всего лишь было 18 лет. Когда я попросил, чтобы его повезли вместе с нами, мне ответили, что нет приказа забирать сразу всех. Позже я узнал, — из тех, знакомых мне лично, в том числе и Беслан, числятся без вести пропавшими. Мне стало понятно, что оставшиеся копали могилы для себя. Медленным шагом вступил я в «коридор» и сразу же был оглушен ударом приклада в голову. Очнулся от тряски и увидел, что лежу, придавив собой раздробленную ногу Бакара, своего товарища по несчастью. Машина была буквально забита ранеными ребятами, сильно трясло и чувствовалось, что везут нас по проселочным дорогам. По дороге многие из нас то теряли сознание, то приходили в себя, Так мы попали в фильтрационный пункт «Интернат» в городе Урус-Мартан. Но о своем местонахождении мы узнали гораздо позже. Машина въехала во двор и остановилась. Открылись двери машины и мы увидели, что находимся перед высоким зданием. Кругом было много военных, все люди в возрасте, скорей всего, это были работники спецслужб. Двое военных поднялись к нам в кузов, и начали сбрасывать нас на землю. И мы, искалеченные, должны были подниматься и бежать к дверям здания. Кто замешкается, получал шквал ударов. Я кое-как поднялся и пошел, куда было приказано бежать, а многих потом заносили внутрь здания уже без сознания. В лагере нас систематически избивали и пытали, добиваясь от нас ответа на вопрос, где Хамзат Гелаев. Офицеры говорили, что будут держать нас здесь, пока мы не умрем от гангрены. Никакой медицинской помощи от них мы не получали, они даже таблетку от боли не давали. Сколько это длилось я даже не знал, так как больше времени проводил без сознания, пока однажды не очнулся в больнице. Мне показалось, что это чудный сон, когда я услышал родные голоса и увидел над собой людей в белых халатах. К тому же я понял, что руку мою врачи все-таки спасли. Понемногу я вспомнил, что было до того, как я попал в больницу. Вспомнил о том, как к нам в камеру пришел человек в белом халате, который был представлен как фельдшер, но, осмотрев наши раны, он никакой помощи не оказал, и только сказал, что раны серьезные и нам просто ампутируют конечности. Я так и думал, что останусь без правой руки, так как все предплечье у меня было раздроблено, да к тому же меня постоянно били по этой ране. Несколько дней спустя меня и еще нескольких ребят наспех забрали из больницы. Оказалось, что за нас родственники уплатили большой выкуп. Ужасная реальность закончилась, но в голове кошмар продолжается, приходя ко мне в моих снах. Наверное, мучительные и страшные воспоминания еще долго будут преследовать меня и моих товарищей. |
www.soldati-russian.ru
«Чеченские» истории»
Бои в Грозном почти прекратились. Под контролем боевиков оставалась только площадь Минутка. Группе российских солдат была поставлена задача «растащить» сгоревшую технику в районе вокзала, чтобы можно было начать восстановительные работы.Группа уже подъезжала к ж.д. вокзалу, как кто-то обратил внимание на то, что рядом с платформой находятся линии электропередач со столбами в виде крестов. И вот три из этих столбов были… с телами.
На них были распяты наши солдаты, плененные чеченцами в ходе последних боев. Сколько они провисели — неизвестно, может быть, неделю. Удивительно, что они вообще еще оставались там. Бойцы обратились к командиру: «Товарищ лейтенант, посмотрите, наши парни висят! Надо их снять…»
БМП подъехал, чуть толкнул первый столб носом машины, и «крест» накренился. Первый солдатик оказался мертвый. Такая же ситуация была на последнем, третьем кресте. К центральному кресту подъехали в последнюю очередь, накренили его, а там солдат оказался жив, и жил еще несколько мгновений.
Руки этого солдата были не синие, а черные, потому что они были распяты и привинчены колючей проволокой. Был ранен — на правом боку у него была запеклась кровь. Все это было сразу трудно понять, но самое страшное было то, что он еще дышал при таких страшных мучениях. Как-то попытались освободить, помочь ему. И вдруг солдат повернул голову, открыл глаза и говорит: «Ребята, не надо, мне здесь так хорошо!»
И только тогда лейтенант осознал, что тот крест был центральный. И тогда только вспомнил он, что Господь наш Иисус Христос принял свои крестные страдания на центральном кресте…
Никто не знал, кто он был, этот распятый солдат — ни имя, ни фамилии, поэтому получается, что нужно молиться просто за новомученика — того, кого Господь знает.
Неофит Муса
Шла первая чеченская война была. В плен к разведгруппе случайно попал Муса, помощник одного из полевых командиров. Отход группы назад был нам закрыт чеченцами, так что пришлось спецназу недельки полторы поблуждать по горам. Пленного вели с собой. Сначала его поведение было характерным — всплески эмоций, молнии из глаз, угрозы, что всем головы поотрежут.… Бойцы привыкли к подобному, отделывались тем, что просто не обращали на него внимания. Первые два дня продолжались эти угрозы, а потом он присмирел и двое суток просто молчал. Ребята делились с ним едой, где-то через неделю он уже сидел с ними за костром, вместе ели, вместе анекдоты рассказывали.
Отряду был необходим маневр по горам, чтобы отвлечь преследование чеченцев. И так случилось, что где-то через полторы недели все вышли в район своей базы. На подступах командир подозвал Мусу и сказал: «В принципе, ты мне особо не нужен, я тебя отпускаю. Если же еще раз возьмешь в руки оружие, то уж извини, живым тебя вряд ли оставлю!»
Муса уже собрался уходить, но потом повернулся и сказал:
— Если бы все были такими, какими я вас встретил сейчас, русских, то, может быть, было бы все иначе — и в отношениях между чеченцами, и между нами.
— Это вера наша, мы воспитаны в вере своих отцов, нам надлежит любить своих врагов! — ответил командир.
И тогда Муса принялся расспрашивать офицера про Православную веру и даже спросил — а может ли он сам креститься. Ему ответили:
«Вообще, это можно, но как отнесутся к этому твои соплеменники, родственники, близкие?»
На этом встреча закончилась.
Через три месяца командир разведгруппы вернулся в Москву, поступил в Академию. А года через полтора вдруг — звонок в дверь. Открывает, а на пороге стоит Муса. Арбузы, дыни в руках, виноград. Щурится, улыбается…
Встретились, обнялись даже как-то по-братски. Посидели, чаю попили… Когда прощались, Муса напомнил тот давний разговор:
«Я еще раз задаю тебе этот вопрос: где у вас можно покреститься и в каком монастыре можно отдохнуть?» Оказывается, Муса, как и обещал, оружия больше в руки не брал, уехал в район Курской области и там просто работал. Семьи у него не было. Стал потихоньку в церковь похаживать…
«Поезжай, Муса, слышал про один хороший монастырь. Он в глубинке находится, там твоя помощь пригодится. Там как раз отдохнешь, самое главное, что нужно для души, ты там получишь!»
Через полгода офицер получил от Мусы письмо:
«Поздравь меня, я покрестился с именем Андрей».
А еще через месяца пришло новое письмо:
«Я уже послушник этого монастыря. Я остаюсь здесь надолго, если не навсегда. Теперь вся жизнь моя пройдет в осознании того, что я делал до того, как крестился и пришел сюда! »
А к следующему лету пришло печальное известие, что послушник Андрей, которого когда-то разведгруппа встретила в чеченских горах под именем Мусы, был убит в своей келье. Нож был у него в сердце, и умер он на молитве. Как рассказывала братия, он стоял на коленях во время молитвы, и удар ножом пришелся из-за спины, в сердце. Руки у него были сложены на груди, возле воткнутого ножа, в районе сердца, крестообразно. Так он и упал.
Кто убил его, так и осталось неизвестно.
Но, наверное, прав был тот офицер, когда предупреждал, что соплеменники просто так его не отпустят…
Спасительная икона
Эту историю рассказал боевой офицер, участвовавший в чеченских кампаниях.
«Образ Спасителя милосердного меня не единожды спасал, спасает и сейчас. Эту икону мне подарил командир полка, с которым мне пришлось проходить воинскую службу в Чеченской республике во Вторую кампанию.
…Была подбита моя машина БМП-2. Она выезжала из-за серпантина и со встречной направляющей горы ее обстреляли. Машина накренилась, начала с серпантина сползать в пропасть. Попадание было в правый борт, в районе боекомплекта, но он еще тогда детонировать не начал. В этой машине находилось два образа: один — большой образ Божией Матери Неопалимая Купина. Это наша батальонная икона, она лежала в люке наводчика-оператора. А вот другая иконочка — Спасителя — она лежала в десанте, в планшете. В этот момент в машине были только я и механик-водитель, который пытался выровнять машину. Колея дороги-серпантина — 2,5 м, и ширина БМП — 2,5 м. То есть нужно быть ювелиром, чтобы вести машину БМП-2 по такой дороге. Я-то думал, что он просто покинет машину (что было бы естественно и простительно для него — все списали бы на «боевые», главное ведь жизнь солдата!) Но он пытается ее выровнять! И, не понимает, что чем больше он пытается выравнивать, тем быстрее она скатывается в пропасть. И я на карачках, ползая по верху БМП, беру его каким-то чудным образом за плечи (люк механика открытый), выдергиваю и выкидываю на дорогу. Машина уже окончательно сползает вниз, я подходу к люку наводчика-оператора и тут — попадание под сердце, снайперское пулевое. Я сразу почувствовал: «Ну все, попал!»
И я упал в люк. Внутрь головой я попал ведь в люк, взял икону, прижал ее к себе — и дальше ничего не помню. Вместе с машиной мы падали вниз, машина начала гореть. Наконец машина уперлась в низину ущелья. Солдаты подбежали, вытаскивают меня за ноги из этой горящей машины, относят меня примерно на десять метров, и тут начинает рваться боекомплект. То есть, если бы я еще пять минут пробыл внутри, я бы сгорел заживо. Когда боекомплект начинает рваться, накал внутри машины такой, что каски плавяться!
И меня, красного и мокрого, заносят наверх, там ждал вертолет, уже не первый, поскольку раненых было много в этом бою. У меня — тяжелое ранение и еще контузия. А я чувствую — прижал к груди икону Царицы Небесной, а иконы Спасителя у меня нет, которую мне командир подарил.… Солдаты рядом стоят, пытаются сдержать себя, но некоторые плачут, а я им говорю: «Ребята, вниз спуститесь, там у меня в люке в десантном отделении в правом планшете лежит. Она мне очень дорога, принесите ее мне!» Они мне говорят: «Товарищ капитан, там БК рвется!» Они знают, чем это чревато. «Ребята, все равно! Если вы сейчас не принесете мне иконы, я отсюда ни на шаг не двинусь!» Ребята знают, что говорить с контуженным офицером бесполезно. Они, чтобы успокоить меня, спускаются вниз и где-то минут через десять приходят и со слезами говорят: «Товарищ капитан, это очень необычно, но то, что вы требовали — вот ваша икона! И самое поразительно, когда мы пришли к машине, она там догорала, «десант» был открыт (потому что из-за детонации, пока машина падала вниз, люки открылись). Ваш планшет был обугленный. Мы по нему шомполом ударили — он рассыпался. А когда рассыпался планшет, там икона оказалась!»
Эта икона теперь у меня всегда с собой, я ношу ее в удостоверении. Ей ничего не сделалось! Только немного расплавленное место есть в знак того, что она горела. Эта икона карманного размера, ламинированная. А с другой стороны — молитва «Живый в помощи».
04.03.2004
ruskline.ru
ЧЕЧНЯ. КАК ЭТО БЫЛО СО МНОЙ. Рассказ участника войны в Чечне
Я обратил внимание на Лыкова и увидел, что у него все тот же погнутый автомат, я спросил его: «А как ты будешь стрелять из него?», и он ответил, — а что делать, тогда я ему посоветовал, с левой стороны, т.е в одноэтажном помещении, расположился санбат, там находятся раненые солдаты и офицеры, сходи к ним попроси, у них автомат, может кто даст тебе свой автомат, Лыков послушал меня и ушел, я вернулся на огневую позицию и продолжал стрелять из укрытия по «дому Павлова». Через несколько минут Лыков вернулся, я спросил его: «Ну что, поменял?». Он ответил, что нет, никто не хочет меняться, тогда я еще раз ему говорю, сходи и объясни, что их жизнь в данный момент зависит, в какой-то мере, от тебя, что будешь ты стрелять по боевикам или нет, что лежащий без действия автомат раненого солдата не чего не даст. Лыков снова убежал. Через несколько минут он вернулся счастливый с новым автоматом и расположился рядом со мной.
Спустя несколько часов после наступления Нового Года, обстрел вокзала то усиливался, то утихал, мне кажется, что по нам стреляли со всех сторон вкруговую. Раздобыв патроны, мы перезарядились. Моя огневая позиция была на первом этаже в двухэтажной части здания, мое внимание было полностью сконцентрировано на «дом Павлова» и территорию между домом и нами, слева от этой «хрущёвки», через дорогу, стояло белое одноэтажное здание, похожее на барак, со слов солдат я понял, что там есть наши бойцы.
Ненадолго стихла стрельба, но я не переставал наблюдать за домом, точнее за левой частью его, которая находилась, прямо напротив меня. Вдруг я заметил передвижение двух человек, именно от левой стороны дома кто-то осторожно пытался передвигаться в нашу сторону. Я прицелился и уже готов был нажать на курок, но в последней момент мне почему-то показалось, что передвижение этих людей не похожи на оживленные передвижения боевиков. Я решил, что подпущу чуть поближе этих людей, и сразу увидел, что это были старик со старухой, которые уходили из «дома Павлова». Я пропустил их, после опять началась перестрелка.
Я сел на пол, спиной облокотился на стенку, и решил немного отдохнуть. В этот момент в двух метрах от меня остановился офицер полноватого телосложения не высокого роста, он стоял, немного пригнувшись, его лица было не видно, но он смотрел в мою сторону сверху вниз. О том, что я в тот момент не стрелял, он не сказал не слова, а четко произнес матерные слова: «Да, блядь!», и пошел дальше, сильно прихрамывая, я думаю, что это был комбриг Савин.
Мы знали и надеялись, что долго эта осада продолжаться не будет, и вот-вот должно подойти к нам подкрепление, нужно было только немного продержаться, такие разговоры ходили среди нас, солдат, которые сдерживали позиции ж.д. вокзала. На привокзальной площади горело много бронетехники, разрывались боекомплекты.
1-го числа в вокзал пробрались три женщины, точнее 2 женщины и бабушка, и попросили укрытия, у них были сумки не маленьких размеров, я начал проверять сумки, но там были кружки, кастрюли, железные чашки, мне сразу стало ясно, что эти женщины действительно ждут от нас защиты. Я извинился, сразу как-то неудобно стало, им защита нужна, а я шмонаю.
Я проводил их в подвальное помещение, я тогда впервые в подвал спустился. Он был не большой и не очень глубокий, а слуховые окна выходили частично на улицу со стороны дома, окна меня почему-то насторожили тем, что сюда легко можно кинуть гранату. Внутри был Азат Боянов, тоже танкист. Я вижу, что на вокзале дело идёт без гарантий, подмоги нету, и я задаю им вопрос: «Как быстрее выйти из города?», — они и отвечают: «Как выйдете на пути, направо, по железке – это кратчайший выход из города».
Боянов, татарин, он у нас был старшиной роты, когда мы уже выходили из Майкопа, или башкир он, не помню точно. Боянов Азат, или Боян Азатов. Мы месяца через 4 встретились, он мне спасибо сказал. Он сачканул, не стал с подвала уходить, он в вытяжку-улитку залез и там спрятался, его потом даже уже списали в пропавших без вести, он объявляется через 4 месяца, говорит спасибо, что ты спросил у тех женщин, а я рядом стоял и слышал. Говорит: «Когда все ушли, я там отсиделся какое-то время, слышу, всё стихло, чеченцы уже прострелялись, прокричались, что победу вроде как одержали, я часа ещё полтора выждал и пошёл в правую сторону. Я пошёл по железке. Наткнулся на роту десанта. Они мне: «Ты кто?». Я: «Я наш, я танкист». Они: «Как пройти, знаешь?». Я: «Да». Азат говорил, они зашли прямо в вокзал. Раненых не было уже ни одного в вокзале. Говорит, сели в вокзале и когда рассвело, смотрим, идёт 3-4 человека, ещё говорят, мы поближе подпустили и положили. Потом парламентёр пришёл, говорит, кто старший, идите, переговорите. Говорит, заходит в дом Павлова, майор, старший который. Чеченец ему — вот смотри. Уводи ты своих, майору говорит, замучились их бить. Смотрю на вокзал, а там мы как живые мишени. Час и мы перещёлкаем всех — говорит чеченец. Отпустили этого майора, а что дальше, я уже не знаю, но это Азат говорил, было ли так или нет, не знаю.
Ситуацию уже никто не контролировал, солдаты сами перебегают, команд почти не было.
В подвал забежал танкист или пехотинец дагестанец, говорит, в боку что-то жжёт. Бушлат снимаем, там осколочное ранение в правый бок, мы ему говорим, он от шока, что ранили, упал в обморок, потом бегали, искали ему нашатырный спирт, тогда его стали бить по щекам ладонями, и он начал приходить в себя.
В подвале было примерно шесть-семь человек, среди них были и офицеры. Никогда в жизни не забуду откровенные слова одного из офицеров: «Ну что вы спустились в подвал, идите наверх воюйте, у вас все равно нет никого», — и это прозвучало очень убедительно для меня, я и вправду подумал, а действительно, у нас ведь нет никого, т.е. детей, жены. Это сегодня, став достаточно взрослым человеком, мне стыдно за того офицера, точнее за его откровенность. Попав в смертельную для многих схватку, где практически все были обречены на смерть, в трудную минуту для него, он продаст все, что можно, ради своей жизни.
Я поднялся наверх, уже светало, за окнами был очень сильный туман. Тогда я подумал, что поддержки с воздуха, на которую мы рассчитывали, при такой погоде, нам не видать, как своих ушей. Но обстановку вокруг вокзала, «дом Павлова», из здания вокзала можно было рассмотреть без труда. Под окнам сидела пехота, вперемешку с танкистами, кто-то передвигался ползком по вокзалу из одной комнаты в другую, в вокзале была какая то мебель, шкафы, и мы укрепляли ими свои позиции. На тот момент весь личный состав бригады, точнее, что осталось от него, находился в здании вокзала, солдаты разбились как-то кучками по 3-4 человека, и я разместился среди них, в двухэтажной части здания на первом этаже.
Кто-то открыл банку свиной тушенки и пустил её по кругу, помню, что встретился на этой огневой позиции в вокзале с танкистом, но он был из 81 Самарского полка, с его слов я понял, что они тоже входили в город вместе снами, а танки у них были Т-80. Можно было отлично рассмотреть, кто находился с тобой рядом. Я видел пехотинца, у которого на голове была простреленная насквозь каска, ему повезло, что пуля прошла по верхней части каски, а каска была надета на зимнюю солдатскою шапку. Другому пехотинцу пуля попала в живот, но в солдатскою бляху, от удара ее сильно выгнуло на обратную сторону, а пуля застряла в ней, такие или аналогичные моменты можно было наблюдать практически на каждом воюющем солдате, эти солдаты так и ходили с прострелянными солдатскими атрибутами.
В одной из комнат лежал мертвый боевик, увидев его, я был сильно удивлен его одеждой, на нем была полевая форма русского офицера, «афганка», портупея, берцы, это было все новое, если я его где-нибудь увидел бы, то 100% подошел бы к нему да еще честь бы отдал, а он бы спокойно воспользовался этим.
По солдатской цепочке прозвучала команда: «Срочно нужен промедол и индивидуальные перевязочные пакеты!», — и я отдал свой индивидуальный медицинский запас. С первого этажа было тяжело рассмотреть боевиков в пятиэтажном здании, и наша группа около 5 человек поднялись на второй этаж, отсюда был хороший обзор, и отчетливо просматривались привокзальная площадь, которая напрочь была заставлена боевой техникой, многие машины догорали, т.е. дымились, так же я просматривал передвижения боевиков в доме напротив.
Я расположился в угловой комнате с правой стороны, и четко видел боевые позиции в доме боевиков, в окнах на подоконниках у них тоже были выстроенные баррикады, лежали матрацы, стояли кухонные шкафы, когда мы начали обстреливать дом, то через некоторое время боевики из гранатомета просто выбили нас со второго этажа.
Оставаться там было не возможно, мы спустились вниз. На крыше вокзала работал наш снайпер, смелый парень, когда его ранили, он упал с высоты второго этажа прямо на бетонный пол, и какое-то время кричал диким криком, ранение было тяжелое, и снайпер погиб. Картина происходящего менялась на глазах, причём для нас не в лучшую сторону. Постепенно мы оказались в окружении, боевики били по нам со всех сторон, чувствуя свое полное превосходство над нами.
После суточных перестрелок, боевики стали принимать попытки прорваться в здание ж.д. вокзала, а сдерживать их натиск было все трудней и трудней, патронов уже практический не оставалось, раненых и убитых становилась с каждым разом все больше и больше, силы и надежды на помощь были на исходе. Мы держались изо всех сил, и надеялись, что вот-вот подойдет подкрепление с боеприпасами, но долгожданной помощи мы так и не дождались.
Про боевиков кто-то говорил, что они технику не использовали – это враньё. Когда помощь ждали, слышу, танк работает, ну всё, думаю, наши на танках прут, работает где-то в районе дома Павлова. Слышу, шлёп, выстрел, и по вокзалу бубух, потом ещё раз и бил он, кажется, со стороны торца «хрущёвки», что напротив ж.д. почтамта, я точно помню, как он свистел вокруг вокзала. Выстрелов 5 или 6 сделал. Вот этот танк по крылу дальнему ударил, где раненные были, т.к. сотрясение в моей стороне доносилось, но не очень сильное.
Там где крыло ближнее к жд почтамту, там всё техникой заставлено было. В первую ночь мы даже в вокзал не заходили, за бронетехникой за этой прятались, а уже 1-го числа, ещё сумерек не было, но ближе к вечеру, я уже конкретно видел, как на ул. Табачного этого, со стороны жд. Почтамта, я точно видел, как эти душарики уже среди бронетехники лазили и за техникой укрывались.
Мне там встречался один самарец, с танка, он высокий такой, говорит, вместе с нами они входили на восьмидесятках, разговорились. Мы с ним возле одного окна сидели, стреляли, не долго, минут 30-40, пока стреляли, разговорились.
На моем автомате при перезарядке нового магазина затворная рама перестала доходить до своего штатного места, я руками добивал затвор на свое место, убойная сила автомата была слабой, сколько же патронов надо расстрелять, чтобы автомат Калашникова начал показывать такие трудности при стрельбе. Такие же проблемы с автоматами возникли еще у нескольких солдат, смешно до ужаса, но на тот момент ни у кого не оказалось масленки, а как она была необходима… Перерыли почти всех мертвых и раненых солдат, с трудом нашлась масленка — это была огромная радость, над ней тряслись, как над младенцем, почистив свой автомат, он у меня заработал как новый.
Отсиделся, собравшись с силами, начал переползать в другую комнату вокзала. Когда я переместился в другую комнату, я осмотрелся и почувствовал, что у меня липнет к телу нижнее белье, я заглянул под рубаху раскрыв, частично, свой танковый бушлат. С правой стороны, в районе грудной клетки, было пятно крови, я сильно начал волноваться за свое ранение, я знал, что раненый, я не смогу здесь выжить, я не смогу отступать. Снял танковый шлем. Заметив, что на моем лице есть следы крови, я провел несколько раз рукой по своей голове, и убедился, что моя голова цела, но с правого уха по лицу текло немного крови. Присел, посидел какое-то время, пытаясь привести себя в порядок, а главное, набраться сил, чтобы смочь подняться и передвигаться. Я прощупал конечности своего тела, и почувствовал, что-то кололо у меня в правом паху, но туда я не стал заглядывать, чтобы не пугать себя. Через брюки я прощупал руками пах с правой стороны, рядом с яйцами отдавалась терпимая боль, я понял, что там, наверное, есть осколок. Я не испугался ранения, я испугался того, что не смогу передвигаться — это было для меня страшнее смерти.
В тот раз я получил многочисленные осколочные ранения: бедра, обоих рук, грудной клетки, правой кисти, в правом ухе разорвалась барабанная перепонка. Я надел свой танковый шлем, и сразу голове стало спокойней, полегче, выстрелы пулеметов и автоматов, а также из гранатомётов, которые били по осыпающим стенам вокзала, не так четко доносились до мозгов через шлем.
Страшно было, что будешь как обуза, пока на ногах, можешь воевать. Мне кажется, в основном вокруг меня человек 10 крутилось, мне казалось, мы вообще отрезаны, то есть как-то очагово было на вокзале.
Я не знаю, кто изрек эту пословицу: «Патроны на вес золота», — но, думаю, что этот человек испытал на своей собственной шкуре значение этих слов. Вот и я четко понял и запомнил на всю жизнь значение этих слов, патроны означали наше существование.
Пытаясь оценивать происходящею обстановку, где-то глубоко в моем подсознании проскакивали мысли, не ужели все, мне конец, но какая-то сила заставляла меня верить и надеяться, что я останусь живой, может молитвы матери, которая чувствовала, что с сыном происходит что-то неладное.
Я мысленно представил картину, когда закончатся патроны и боевики зайдут в вокзал, в плен сдаваться не стану, автомат свой отложу в метре от себя, чтобы боевики его могли видеть, якобы я не вооружен. Они должны будут подойди ко мне, чтобы ударить меня, в этот момент я взорву себя гранатой, за одно и боевиков, хоть одного, да заберу с собой. Такая страшная была ненависть к ним, а главное, что я не боялся этого сделать, сейчас даже вспомнить страшно, а тогда столько было смелости, столько решительности, такое желание было победить в этой схватке, только вот силы были неравные, а может, просто, команд слаженных не было.
Мы отдавали обороне всё, но не было поддержки офицерской, не было офицера, чтобы зажечь. Может так у нас, танкистов. Я помню одного пехотного: «все на пол», — орал, он и Савин, они отдавали себе полный отчёт, из тех, кого я видел. А нам бы десятка 2 офицеров, не взяли бы они нас. Потери все, почти, по неопытности.
Я вспоминаю как меня и Лыкова заставляли выдвинуться с ж.д. вокзала, пройти два квартала, там, по данным какой-то разведки, стоял, якобы, на вид не подбитый танк, наша задача была такая, завести машину и приехать на ней на ж.д. вокзал. Тогда я спросил у офицера, отдававшего этот приказ, а какой бортовой номер на этом танке, и он назвал номер, я знал, чей это был танк, командиром был на этом танке один из офицеров, который на тот момент был жив и здоров и находился рядом с нами в вокзале. Я понимал, что этот приказ просто невыполнимый, и представил себе, как это будет выглядеть. Ну ладно, выйдем мы с вокзала, доберемся до танка, но как мы сможем в него залезть, завести и приехать на нем на вокзал, ведь танк был по любому уже под наблюдением у дудаевцев, и они его так просто бы не отдали.
Я задал вопрос, а почему вы не отправляете для выполнения этого приказа именно тех, кто этот танк там трусливо бросил, но на этот вопрос тот офицер нечего вразумительного не мог ответить. Но я догадался, и поэтому наотрез отказался выполнять этот приказ, а так и ответил, кто этот танк там бросил, вот тот пусть идет и забирает его. И сейчас почему-то первым делом при знакомстве с людьми, в своих начальниках я пытаюсь рассмотреть, если в них преданность, ответственность за близких ему или вверенных людей. Сегодня эта категория людей, в очень большом дефиците, она как вымирающая нация, но всё же очень редко, но эти люди попадаются на моём жизненном пути, и прапорщик Храпков был одним из них.
Во 2-й день мы били прицельно, старались не мазать.
Боевики стреляли по нам как с автоматов марки Калашникова, так же и с каких то непонятных автоматов и звучание их выстрелов было похоже на немецкие «шмайсеры». Я четко помню, как мы услышали звучание передвигающего танка, мы обрадовались и посчитали, что танкисты идут к нам на помощь, но этот танк произвел несколько выстрелов по вокзалу, из укрытия, была поддержка артиллерийским огнем, но и артиллерия тоже попадала прямо по вокзалу.
Был какой-то пехотный офицер, он попадал в плен, у него отобрали автомат, но он потом вернулся. Я не помню его фамилии, рост под 180, худощавый, мы потом долго над ним с пацанами смеялись, как так, автомат проебал. Он где-то зашёл на позицию, или что, не знаю, где он был, короче попал к какой-то группе в плен, они его попытали словесно, он всё рассказал, ну это уже было при отходе. Они у него автомат забрали и его отпустили.
Но вдруг я почувствовал удар о мое колено. Какую-то секунду времени я раздумывал, что за дегенерат может передвигаться под таким шквальным огнем, я посчитал, что переползавший по пластунский солдат просто задел меня своим сапогом. Я открыл глаза и увидел, что рядом со мной лежит граната Ф-1, которая влетела в открытое окно, и солдаты, которые зажались от снайперского обстрела. Граната была с запалом и без чеки, ее кинули боевики, которые под прикрытием снайперского огня, спокойно без всяких преград подошли к нам вплотную и находились с наружной стороны вокзала. Нас разделяла лишь бетонная стена.
Не теряя ни секунды, я схватил гранату и выкинул ее обратно, где она мгновенно разорвалась. Очередная попытка боевиков прорваться в здание вокзала не удалась. Я скомандовал срочно уходить отсюда, ползком мы выбрались из этой комнаты, в коридор и спустились в подвал. Мы заходили туда иногда в течении 2-х суток, помещение такое, 4 на 4 метра может, может чуть побольше. И офицеры там сидели, я видел. По-моему там даже окна были как бы наверх, я еще подумал, «гранату кинут, всем хана», как бы ниши такие, что ли, на асфальт туда выходили, но я могу сейчас ошибаться. Эта граната меня очень сильно встрепенула, я понимал, что здесь нельзя оставаться ни одной лишней секунды, что зажатые в подвале мы можем просто быть отсечены от своих.
Мысли так и роились в моей голове, опережая происходящие. Я сказал солдатам, что срочно нужно выходить отсюда. Я слышу — стрельба, бой идёт наверху. Пацанам говорю: «Давайте, выходим отсюда, пока нас здесь не отрезали». Но все стояли, как вкопанные, тогда я первый начал выходить из подвала. Выйдя оттуда, я осторожно осмотрелся, боевиков не было, стрельба наших солдат была еле слышна, нужно было уходить оттуда мгновенно, но когда я оглянулся, то сзади меня я не увидел ни одного солдата.
Я пошел назад и увидел, что солдаты стоят, как ни в чем ни бывало внизу в конце лестничного марша. Я спустился и первого стоящего солдата схватил за бушлат и потащил за собой. Поднявшись наверх, я глянул, солдаты гуськом двигались за мной. Поднялся, смотрю, нет ли боевиков рядом, никого. Нужно пробегать, думаю, смотрю, сзади опять никого. Спускаюсь третий раз, чуть не волоком вытаскиваю их оттуда и вот таким методом мы вышли из подвала.
Мы вошли в какую-то комнату, слышу стрельба уже реже, тише. И вот когда мы выбегаем туда, по-моему, в зал ожидания в большую комнату 2-х этажной части здания, чтобы пройти туда, в эти двери, что на пути, смотрю, там баррикады наложены и сидят 2 пулемётчика и я туда-то к ним прыгаю. Один мне ещё говорит «если бы не твой шлем [танкистский шлемофон], мы бы вас положили», то есть они уже конкретно эту часть вокзала отрезали, ждали боевиков, вот-вот уже должны были зайти уже с этой стороны и мы тут из подвала выскочили и на наших вышли, вот так.
Для меня эти слова почти ничего не значили, т.е. мне было совсем не до них. Ну мы начали, ты справа прикрываешь. ты слева, ты коридор делаешь. Выскочили из вокзала. За нами были раскрыты двухстворчатые двери, которые выходили на ж.д. путь и в них по одному, отстреливаясь по сторонам, солдаты выбегали из ж.д. линию.
Через месяц после выхода, я случайно встретился с ним, и он расскажет мне, что после ухода нас с вокзала, боевики зайдут в вокзал, раненых будут добивать, потом на привокзальной площади устроят праздничный фейерверк, по поводу провала штурма. Он выждет там несколько часов, а когда все успокоится, он потихоньку начнет выбираться из вокзала, и скажет мне спасибо за то, что был свидетелем моего разговора с местными жителями, которые говорили мне как лучше уйти из города. Выйдя из вокзала он пошёл по ж.д. полотну и, вроде набрел на каких то десантников к которым и прибился.
Было темно, но всё горело огнём, и там была небольшая как бетонка перед асфальтом и путями. Она метров на 30 вдоль путей просматривалась, а уже далее темно было. Нам нужно было вдоль железки этих 30 метров проскочить, в сторону парка. Когда пробежали это расстояние, была ещё команда прикрывать, по сторонам стрелять.
Ещё рядом с вокзалом было какое-то здание недостроенное кирпичное. Вот я рядом с этим зданием лежал, там ещё был, огораживал, какой-то забор бетонный, вот возле этого забора я и лёг, как баррикада там какая-то была. Я стрелял в сторону «дома Павлова», там ещё рядом какой-то гранатомётчик лежал ещё, он с гранатомёта бил, а я стрелял с автомата. Гранатомётчик рядом лежит, ещё лупит один за другим, говорю — береги снаряды, а он только успевает их насаживать и как даст туда, я ему: «Да перестань ты, придержи маленько, нам ещё выходить», хлестал он по дому Павлова, я то понимаю, бьёт-то он не по целям, даже не метит, бьёт. Уже 2 или 3 осталось стрелы, я говорю: «Да прибереги ты, осталось-то совсем мало, млять, пригодится нам ещё их бить», — я же не знал, что они нас отпустят-то, думал, за нами пойдут! Думал, всю дорогу будем от них отбиваться, пока не выйдем из этого города. Я прикрывал, пока все не выйдут. Наблюдал в сторону «дома Павлова», едва услышал, что кто-то меня зовёт, Денис, Денис, когда я посмотрел, в двух метрах от меня был какой-то автоматчик, пригляделся — танкист, я узнал его — это был Исаев Иван он тоже «тоцкий», мы не виделись примерно с неделю, потому что были на разных танках, он ещё «р» не выговаривал, я подскочил к нему и спросил у Ивана патронов. Иван мне достал две пачки патронов из кармана танкача, я забрал патроны в, этот момент к нам подскочил пехотинец гранатометчик и выстрелил по «дому Павлова», на этом мы расстались и больше с Иваном Исаевым не встречались. Иван погибнет при отходе. Его найдут спустя некоторое время без ног… Потом Суфрадзе, когда приехал к нам в Червлёную, он что-то начал говорить, вот типа, они в Грозном технику подбитую собирали и раненных обсматривали обзванивали и вот он когда приехал, мне говорит, что Исаева Ивана нашли, говорит, ног нет, туловище одно и нашли Пашу Дудырева, тоже мёртвый, обгоревший, на танке лежал.
Когда пошли по железке, я помню, что впереди шёл танк, и на нем было много раненых, еле плёлся, мы за ним шли, он не стрелял ни по кому, просто шёл, за ним ещё бочка какая-то плелась [прим.: видимо те самые баки, что не сняли перед штурмом]. Преследования за нами не было, на обочине мы наткнулись на две БМП брошенные или БТР, на вид они были целые, я залез в десант, там горело освещение, никого не было, ни раненных, ни убитых. Я быстро поискал патроны, думал авось кто забыл ящичек, просто у всех проблема была, патроны-патроны, ничего не нашел и вылез из БМП. На вид они вроде как даже и не подбитые были.
Так тихонько мы дошли до края города, перебежками, кто ползком, кто как, танк заглох, и мы сняли раненых с танка. Потом я подхожу. Лежит вот этот офицер [Аденин] и вокруг него стоят солдаты, там стоял Суфрадзе, я точно помню. Команда такая, положить его на автоматы и понести.
Я считай, шёл самым последним, я взял этого Аденина, положил на свой автомат, мы его подняли, он был очень тяжёлый. Мы танк бросили и пошли в сады. Шла пехота рядом, вроде как нас обгоняла, 3-4, может с десяток-два, касок, я их прошу, подмените, кто-нибудь, ноги подкашиваются, салага, 19 лет, а он очень тяжёлый, плюс еды не было, от перепуга до страха, хоть бы кто посмотрел в мою сторону, ни один, все за свою жопу, блядь. И эти каски как шлёпали вперёд, так они нас обогнали и дальше пошлёпали. Потом мы в гору поднимались с этим раненным по садам, мы его не хотели бросить, ну было такое, мы его положим, отдохнём, посидим-посидим, потом опять берём и опять тащим, потом пронесём, снова положим, потом далее пойдём. Танк был брошен, не сориентируюсь, ну нам нужно было уходить в гору. Но танк шёл – это точно, впереди, шёл еле-еле и мы еле-еле. Суфрадзе со мной нёс, мы с ним лицо в лицо были. У Аденина было ранение обеих стоп, когда перекуривали, кто-то из офицеров сказал «две ноги перебиты», сам-то не рассматривал, не до того было.
Так мы поднялись на возвышенность, и город оказался внизу. Мы остановились, и я видел, как полыхал город, как в центре города множество трассирующих пуль улетали в ночное небо, это, наверно, и был фейерверк, о котором мне потом расскажет танкист Баянов. Напротив нас располагалась какая-то гора, и по ней вниз спускались в город какие-то боевые машины.
От усталости мне захотелось просто закрыть глаза, и немного прилечь на снег, и я отключился, придя в чувство от холода, я открыл глаза и поднялся, правая сторона моего бушлата застыла ледяной коркой, я испугался и подумал, что воспаления легких мне обеспечено, этого мне совсем не хотелась. Мы не знали, сколько нам предстояло блуждать, никто не знал. Посчитались, 142 человека вышло.
Когда вернулась разведка, она доложила, что впереди находится блок-пост наших войск, к счастью у них был БТР, он подъехал к нам, и мы погрузили всех раненых на него. Вскоре он их увез. Мы дождались рассвета и двинулись, не знаю куда, по какому-то полю, мы шли очень долго, ноги не передвигались, на поле была сплошная глина. Прапорщик медроты заставил меня нести свой бронежилет. Мы ещё пулемет с танка несли, какой-то нам дали, тяжело, а тут ещё он свой бронник.
Так мы прошли несколько километров, и наткнулись на какой-то дудаевский укреп район, там было очень много скрытых землянок, они были профессионально вырыты, с воздуха не увидеть. Мы посчитали, что эти землянки боевиков и что они ушли отсюда совсем недавно, был оставлен дня 2 как. Совсем небольшие лазы были, спускаешься, а там землянка. По штукам 3-4-м я полазил, но их там было больше 10 штук.
Потом откуда-то появилась БМП, и часть солдат и офицеров забрались на броню, также туда забрался и тот прапорщик из медроты и тогда он забрал с меня свой бронежилет. БМП понемногу вывозила личный состав бригады к месту дислокации, где стояли палатки, там нам оказали первую мед помощь. Через несколько дней нас вывезли в Моздок. Там, через некоторое время, нам предоставили новые танки, произошло пополнение танкового батальона. Приблизительно 20 января 1995 года, перейдя на танках через перевал, мы прибыли в аэропорт «Северный» города Грозного, для получения нового боевого задания. В Чечне я прослужил почти пол года, участвовал в операциях по разоружению незаконных вооруженных бандформирования в Чеченской республике, но в такие страшные сражения больше не попадал.
Не знаю, каким образом, но мы выехали на привокзальную площадь. Я увидел большое скопление боевой техники, машины стояли почти вплотную друг к другу. Мы подъехали и остановились с торца правой стороны «дома Павлова». Оглядев привокзальную площадь, я развернул пушку от вокзала в противоположную сторону. Под нами была асфальтированная улица, мы увидели, как группа неизвестных вооруженных людей, не похожих на солдат, передвигалась вдоль улицы от нас, прямой наводкой я выстрелил из пушки. В башне стоял ужасный запах пороха, мне казалось, что наступали сумерки. Неподготовленные к боевым действиям в городе солдаты, встретили ожесточенное сопротивление со стороны бандформирований, опытных отрядов боевиков.
Солдаты сильно устали от происходящего. Все ждали только одного, когда подойдет обещанная помощь, это так вселяло силы. Я слышал, как прозвучала команда, что к нам идет десант, но не может выйти на вокзал, т.е. заблудился, он по рации просит нас показать место своего нахождения сигнальной ракетой. Вместо одной ракеты в небо взлетело около десятка. Целый салют посылался, такой прилив сил, думаем, ну всё, сейчас, сука, всё, дадим вам. Мы поверили, что к нам идет помощь, я почувствовал в себе прилив сил, смелости. Ну, думаю, сейчас подойдет десант, и мы еще посмотрим, кто кого. Я принялся обстреливать дом, заметил, что и солдаты тоже как-то зашевелились, участилась стрельба с нашей стороны, наверно внутри своей души каждый из нас думал именно так же, как и я. Но этого подъёма хватало максимум на час, не более, потом разочарование, нет никого. Прошло два часа, потом еще два часа, а помощи так и не было.
Наискосок от меня, в вокзальном двухэтажном выступе располагалось окно, чуток правее 2-этажной части, гранатометчик боевик с верхнего этажа «дома Павлова» произвел выстрел в это окно, и попал в широкий бетонный косяк. Я сидел в ресторане, судя по схеме вокзала, я был с левой стороны, а ударили в правую. Я повернулся на удар и увидел, как рикошетом граната от бетонного косяка залетела во внутрь вокзала и упала на выложенный кафелем пол, примерно в пяти-семи метрах от меня. Она как детская юла вертелась и ползала по бетонному кафельному полу, горела ярким огнем, как будто сварка, и сильно свистела. Я застыл и не мог оторваться от увиденного, зная, что сейчас она рванет. Я зажался и зажмурил глаза, через несколько секунд прозвучал взрыв, он оказался таким сильным и проницательным, что его звук проник мне через весь мозг. Я открыл глаза, мне казалось, что я стал каким-то очень медленным, или состояние похожее на очень сильно пьяного, в голове очень сильно гудело, ноги с трудом слушались, земля улетала из-под ног, голова мыслила об одном, нужно срочно переползать в другое укрытие. Я вроде бы на немного даже отъехал, очнулся, вроде все снова по окнам сидят, в ушах шум, головокружение, шлем снял, с уха кровь идёт, по голове аж бьет, давит на мозги, надел шлем обратно, вроде норма, он же приглушает всё это дело.
Я взял в руки свой АКС, поднялся и подполз к одному из окон. Рядом, я узнал, был Лыков, Ковальчук И., Ковальчук Н. и два пехотинца. Немного отдышавшись, я стал стрелять. На тот момент с вокзала ответных выстрелов практический не было, да и вообще мне казалось, кроме нас здесь, наверное, нет никого. Где-то в одноэтажном крыле слышалась не активная стрельба автоматчиков. Боевики куда больше обстреливали вокзал, чем мы отвечали, готовясь к самому худшему, мы страшно экономили патроны.
Сегодня я иногда вспоминаю эти события и меня удивляет то, что среди офицеров, безусловно, кроме комбрига Савина, Суфрадзе, и еще трех или четырех незнакомых офицеров, не было ни одного человека, который на тот момент мог отдавать хоть какие-то приказы, или в которого можно было просто верить, т.е. за кем пойти, за кого можно было бы и умереть без страха выполняя его приказ, зная заранее, что он невыполним.
У меня в голове не укладывались мысли, как так, все знают, что мы уже на протяжении вторых суток конкретно погибаем здесь, и никто не может нам помочь. Я представлял, что Россия могучая, сильная. Когда я учился в школе, нам повторяли эти слова всегда, я тоже так считал, что Россия огромная и сильнейшая страна мире. И я думал, что я никогда, по большому счету, не стану лицом России. В школе я учился плоховато, это круглые отличники да пятерочники, они должны представлять лицо России, но когда я оказался здесь, именно в окружении, я понял что вот, Денис, среди огромной и могучей России именно ты и те, кто с тобой рядом, именно мы и были лицом всей огромной и необъятной России.
Продолжался бой, мое состояние после минновзрывной травмы то улучшалось, то ухудшалось, меня сильно тошнило, в глазах летали какие-то круги. Я и еще несколько пехотинцев, а так же танкисты: Ковальчук И., Ковальчук Н., Лыков В., Боянов А. — занимали оборону на первом этаже в одной из комнат ж.д. вокзала, и вели прицельный огонь через выбитое окно, не давая боевикам приближаться к вокзалу. В тот момент я находился рядом с подоконником, и в позиции стрельба с колена вел бой. Из пятиэтажного дома, находящегося напротив, где разместились боевики, снайпер начал по мне стрельбу, он как будто специально меня выслеживал. Первым выстрелом по мне он промахнулся, пуля ударила в подоконник, я моментально среагировал и лег на пол, под подоконник, снайпер продолжал вести прицельный огонь, не давая мне поднять головы, пули ложились рядом с моим телом, ударяясь о бетонный пол, осколки от бетонного пола летели мне в лицо. Я прикрыл глаза, чтобы они не засорились. Зажавшись под подоконником, я чувствовал себя спокойно, я понимал, что за бетонной стеной снайперу меня не взять, и ждал момента, когда у снайпера закончатся патроны, чтобы выразить накопившеюся злость.
Тогда из подвала все-таки вышли не все, побоялся выходить. Азат Боянов, танкист, когда мы все ушли из вокзала, он спрятался в подвале в вентиляционную трубу «вытяжку», его занесут в список пропавших без вести, в убитых не числится.
Когда вышла основная часть, а может и все солдаты, мы двинули из города по ж.д. полотну. Савин с нами прям и уходил, вроде. Я БМП вообще не видел, но я когда находился в вокзале кто-то из пацанов сказал, что мол вроде сейчас БМП отправляют. БМП, говорит, отправляют, раненных забрали всех туда, кого можно, говорит, прилепили белые флаги, красные кресты нарисовали, ну может быть и рисовали, вот якобы их отправили, но их неподалёку от вокзала и хлестанули, говорили так, и всех перебили, но это как я слышал, правда, нет, не знаю.
Когда наша бригада, выходила из Чечни, и мы производили погрузку бронетехники на ж.д. платформы станции Червлёная-Узловая Сев. Кав. ж.д., то на перекуре, я услышал, как один пехотинец рассказывал, что он был 01.01.1995г. в окружении на ж.д. вокзале, и что боевики кинули гранату в комнату, где он находился с другими солдатами.
— Хорошо, что какой то танкист не растерялся, схватил гранату и выкинул ее обратно.
Я стоял от него в двух шагах, и смотрел на его встревоженное от рассказа лицо. Я понял, что этот боец был со мной тогда, в той комнате на вокзале, но ни он меня в лицо не знает, ни я его не знаю. Дослушав его рассказ, я молча отошел в сторону к своему танку. В мае 1995 года я был уволен в запас из рядов Российской Армии по окончанию срока службы по призыву.
За тот подвиг с гранатой я получу медаль А. Суворова спустя 9 лет после службы, причём, бороться за её получение пришлось сложнее, чем ее заработать.
warfilosof.blogspot.com
Записки боевика о чеченской кампании
В настоящее время полным 
ходом идет разработка новых боевых уставов для Вооруженных Сил России. В этой связи мне хотелось бы вынести на обсуждение достаточно интересный документ, который попал ко мне в руки во время командировки в Чеченскую Республику. Это письмо боевика-наемника, воевавшего в Чечне. Обращается он не к кому-нибудь, а к генералу Российской Армии. Конечно, некоторые мысли, высказанные бывшим членом незаконных вооруженных формирований, можно поставить под сомнение. Но в целом он прав. Мы не всегда учитываем опыт боевых действий и продолжаем нести потери. А жаль. Возможно, это письмо, пока еще не утверждены новые боевые уставы, поможет некоторым командирам избежать лишней крови. Письмо публикуется практически без редактирования. Исправлены только орфографические ошибки.
— Гражданин генерал! Я, можно сказать, бывший боевик. Но прежде всего я бывший старший сержант СА, которого бросили на поле боя в ДРА за несколько недель до (как я узнал потом) вывода наших войск из Афганистана.
Итак, я с тремя переломами конечностей, ребер, сильным сотрясением в 27 лет стал седым мусульманином. «Приютил» меня хазарец, когда-то живший в СССР и немного знавший русский язык. Он меня выходил. Когда я стал немного понимать пушту, то узнал, что война в Афганистане закончилась, СССР нет, ну и так далее.
В скором времени я стал членом его семьи, но это длилось недолго. С гибелью Наджиба все изменилось. Сначала не вернулся из поездки в Пакистан мой тесть. К тому времени мы перебрались из-под Кандагара в Кундуз. А когда я вернулся с запчастями в свой дом ночью, соседский парнишка сообщил по секрету, что спрашивали и искали меня. Через два дня талибы взяли и меня. Так я стал «добровольно» боевиком-наемником.
Шла война в Чечне — первая. Таких, как я, арабов-чеченцев, стали готовить для джихада в Чечне. Готовили в лагерях под Мазари-Шарифом, затем переслали под Кандагар. Были среди нас украинцы, казахи, узбеки, много иорданцев и так далее.
После подготовки последнее наставление давали натовские инструкторы. Перебросили нас в Турцию, там лагеря пересылки, отдыха и лечения «чеченцев». Говорили, что высококвалифицированные врачи тоже были из бывших советских граждан.
Через государственную границу нас переправляли по железной дороге. Без остановок провезли через всю Грузию. Там нам выдали паспорта РФ. В Грузии к нам относились, как к героям. Прошли акклиматизацию, но тут закончилась первая война в Чечне.
Нас продолжали готовить. В лагере началась боевая подготовка — горная. Затем возили оружие в Чечню — через Азербайджан, Дагестан, Аргунское ущелье, Панкисское ущелье и через Ингушетию.
Вскоре заговорили о новой войне. Европа и США дали добро, политическое обеспечение гарантировали. Должны были начать чеченцы. Их готовы были поддержать ингуши. Началась окончательная подготовка — изучение региона, выход в него, базы, склады (многие мы сами и делали), выдали обмундирование, спутниковые телефоны. Чеченско-натовское командование хотело упредить события. Они боялись, что перед началом боевых действий закроют границы с Грузией, Азербайджаном, Ингушетией и Дагестаном. Удар ожидали вдоль Терека. Отделение равнинной части. Уничтожение охватом по внешнему кольцу и внутренней проческой — с поголовным захватом, повальным обыском зданий, подворий и т. д. Но этого никто не сделал. Затем они ожидали, что, сузив внешнее кольцо по Тереку с захваченными переправами, разделив по хребтам три направления, РФ двинется вдоль ущелий к уже наглухо закрытой границе. Но этого тоже не случилось. Видимо, наши генералы, извините за вольнодумство, ни в ДРА, ни в Чечне так и не научились воевать в горах, тем более не в открытом бою, а с бандами, хорошо знающими местность, хорошо вооруженными, а самое главное — осведомленными. Наблюдение и разведку ведут все абсолютно — женщины, дети, которые за похвалу ваххабита готовы и умереть — он джигит!!!
Еще по пути в Чечню я решил, что при малейшей возможности вернусь домой. Из Афгана я вывез почти все свои сбережения и надеялся, что мне хватит 11 тысяч долларов.
Еще в Грузии меня назначили помощником полевого командира. С началом второй войны нашу группу сначала бросили под Гудермес, потом мы вошли в Шали. Многие в банде были местными. Получали деньги за бой и домой. Вы ищете, а он сидит, ждет сигнала, а выторговывает за полученные в бою деньги у тыловиков продукты — сухпай, тушенку, а порой и боеприпасы «для самообороны от бандитов».
В боях я был, но не убивал. В основном выносил раненых и убитых. После одного боя нас попытались преследовать, тут и шлепнул араба-кассира, а перед рассветом ушел через Харами в Шамильку. Затем за 250 баксов переплыл в Казахстан, затем перебрался в Бишкек. Назвался беженцем. Немного подработав, освоился и выехал в Алма-Ату. Там жили мои сослуживцы, и я надеялся их найти. Встретил даже афганцев, они мне помогли.
Это все хорошо, но главное о тактике действий обеих сторон:
1. Бандиты хорошо знают тактику советской армии, начиная с бендеровцев. Аналитики НАТО ее изучили, обобщили и дали нам инструкции еще на базах. Они знают и прямо говорят, что «русские эти вопросы не изучают и не учитывают», а жаль, очень плохо.
2. Бандиты знают, что Армия РФ не подготовлена к ночным действиям. Ни солдаты, ни офицеры действовать ночью не обучены, и материального обеспечения нет. В первую войну через боевые порядки проходили целые банды по 200-300 человек. Они знают, чтов Армии РФ нет ПСНР (радары наземной разведки), нет приборов ночного видения, приборов бесшумной стрельбы. А коли так, бандиты все вылазки проводят и готовят ночью — русские спят. Бандюги днем проводят вылазки только хорошо подготовленные и наверняка, а так — отсидка, отдыхают, сбор информации осуществляют, я уже говорил, дети и женщины, особенно из числа «пострадавших», т. е. у кого уже убит муж, брат, сын и т. д.
Ведется интенсивнейшая идеологическая обработка этих детей, после чего они могут даже идти на самопожертвование (джихад, газават). И засады выходят с рассветом. В назначенное время или по сигналу — из схрона оружие и вперед. Выставляют «маяков» — стоят на дороге или на высотке, откуда все видно. Как наши войска появились — ушел — это сигнал. Почти у всех полевых командиров радиостанции спутниковой связи. Полученные с натовских баз в Турции данные со спутников тут же передают полевикам, и те знают, когда куда какая колонна вышла, что делается в местах дислокации. Указывают направление выхода из боя и т.д. Все передвижения контролируются. Как говорили инструкторы, русские не осуществляют радиоконтроль и пеленгацию, и в этом им «помог» Ельцин, уничтожив КГБ.
3. Почему огромные потери наших войск на марше? Потому что возите живых трупов в машине, то есть под тентом. Снимите тенты с машин в районах боевых действий. Разверните бойцов лицом к врагу. Посадите людей лицом к борту, скамейки в середине. Оружие наизготовку, а не как дрова, как попало. Тактика бандитов — засада с расположением в два эшелона: 1-й эшелон огонь открывает первым. Во
2-м работают снайперы. Убив бортовых, загородили выход, и из-под тента никто не вылезет, а попытается — добивает 1-й эшелон. Под тентом люди, как в мешке, не видят, кто и откуда стреляет. И сами не могут стрелять. Пока развернулись — готовы уже.
Дальше: стреляют первый эшелон через одного: один стреляет, второй перезаряжает — создается непрерывный огонь и эффект «много бандитов» и т.д. Как правило, это сеет страх и панику. Как только боеприпасы, 2-3 магазина, расходуются, 1-й эшелон отходит, выносит убитых и раненых, а 2-й добивает и прикрывает отход. Поэтому создается впечатление, что было много боевиков, и не успели опомниться, как бандитов нет, а если и были, то в 70-100 метрах, а на поле боя ни одного трупа.
В каждом эшелоне назначаются выносчики, которые не столько стреляют, сколько следят за боем и сразу вытаскивают раненых и убитых. Назначают крепких мужиков. А если бы преследовали банду после боя, то были бы и трупы, да и банда бы не уходила. Но порой уже некому-то и преследовать. Все в кузове под тентом покоятся. Вот и вся тактика.
4. Захват заложников и пленных. На это тоже есть инструкция. В ней говорится, что надо следить за «мокрой курицей». Так называют любителей базаров. Поскольку тыл не работает — нерадивого, беспечного размазню с оружием «за спину» взять — и обратно на базар, затеряться в толпе. И были таковы. Это же было в Афгане. Вот ваш опыт, отцы-командиры.
5. Ошибка командования — и бандюки боялись этого. Нужно сразу с проведением «зачисток» проводить перепись населения. Пришли в деревню — переписали в каждом доме, сколько кто где, а по пути через остатки документов в администрациях и через соседей надо бы уточнять фактическое положение в каждом дворе. Контроль — пришли из милиции или те же войска в село и проверили — нет мужиков. Вот список уже готовой банды. Пришли новые — кто вы, «братцы», и откуда будете? Их осмотр и обыск в доме — где ружьишко-то спрятал?!
Любой выезд и приезд — через регистрацию в МВД. Ушел в банду — ату его! Жди — пришел — шлепнули. Для этого нужно было закрепить за каждым подразделением населенные пункты и установить контроль за любым передвижением, особенно ночью с ПНВ, и планомерный отстрел выходящих на сбор бандюков. Больше никто ночью не выйдет, из банды никто не придет.
За этот счет кормятся дома половины бандюков, поэтому меньше проблем с продовольствием. Остальное решают наши тыловики, продавая втихаря продукты. А была бы зона ответственности, армейский командир, ВВ и работник МВД взаимными усилиями ситуацию бы контролировали, и появление любого нового — ату его (Хаттаба, Басаева и других ищите у их жен, зимой они там).
И еще раз — не рассеивайте банды. Это вы их рассаживаете, как рассаду в огороде. Пример: в банде, где я был, нам как-то сказали срочно выйти и уничтожить колонну. Но информаторы дали неточную информацию (у наблюдателя была рация о выходе первых машин, он доложил и ушел, остальные задержались, видимо). Вот и врезал банде батальон, «рассеял» и «победил». Да уж! Каждые подгруппы имеют всегда задачу отходить, где общий район сбора банды. А если бы за нами погнались — боеприпасов почти «0» — выпалили. Тащить нужно двух раненых и убитого. Далеко бы не ушли — конечно, бросили бы всех и тогда, может быть, ушли.
А так в Ингушетии, в бывшем санатории, раненых подлечили — и снова в строй. Вот и результат «рассеивания»-посева — через 1 месяц банда, отдохнувшая, в сборе. Вот почему так долго остаются живые и неуловимые полевые командиры. Были бы группы быстрого реагирования, с собаками, на вертолете, и срочно в район столкновения при поддержке «битых» — то есть, кого обстреляли, и в погоню. Таковых нет.
С уважением, Ахмаид
Р.S. Да, найдете жен главарей, поймаете и их.
Андрей Пилипчук,
«Народы Кавказа».
О том же самом читайте на английской версии ПРАВДЫ.Ру: http://english.pravda.ru/world/20/93/374/10031_gang.html
www.pravda.ru