История создания ГУЛАГа — РИА Новости, 15.04.2014
Первенцами в этой системе стали Соловецкий лагерь и комплекс Усть-Сысольских лагерей особого назначения, где в 1930 году находилось около 100 тысяч человек.
В числе первых крупных исправительно-трудовых лагерей, созданных вскоре после выхода постановления, был Сибирский лагерь особого назначения ОГПУ СССР — СИБЛОН, образованный осенью 1929 года на территории Западной Сибири. В 1935 году СИБЛОН был переименован в Сиблаг.
В 1934 году ГУЛАГ вошел в структуру объединенного НКВД, подчиняясь непосредственно главе данного ведомства.
По состоянию на 1 марта 1940 году в систему ГУЛАГа входили 53 ИТЛ (включая лагеря, занятые железнодорожным строительством), 425 исправительно-трудовых колоний (ИТК), а также тюрьмы, 50 колоний для несовершеннолетних, 90 «домов младенца».
В 1943 году при Воркутинском и Северо-Восточном лагерях были организованы каторжные отделения с установлением наиболее строгого режима изоляции: каторжане трудились удлиненный рабочий день и использовались на тяжелых подземных работах в угольных шахтах, на добыче олова и золота.
Заключенные также работали на строительстве каналов, дорог, промышленных и других объектов на Крайнем Севере, Дальнем Востоке и в других регионах. В лагерях применялись суровые наказания за малейшие нарушения режима.
Заключенные ГУЛАГа, в число которых входили как уголовники, так и лица, осужденные по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР «за контрреволюционные преступления», а также члены их семей, были обязаны работать безвозмездно. Не работали больные и арестанты, признанные непригодными к труду. В колонии для несовершеннолетних попадали подростки в возрасте от 12 до 18 лет. В «домах младенца» размещались дети заключенных женщин.
Общая численность охраны в лагерях и колониях ГУЛАГа в 1954 году составляла свыше 148 тысяч человек.
Возникнув как инструмент и место изоляции контрреволюционных и уголовных элементов в интересах защиты и укрепления «диктатуры пролетариата», ГУЛАГ благодаря системе «исправления принудительным трудом» быстро превратился в фактически самостоятельную отрасль народного хозяйства. Обеспеченная дешевой рабочей силой эта «отрасль» эффективно решала задачи индустриализации восточных и северных регионов.
В 1937-1950 годах в лагерях побывало около 8,8 миллиона человек. Лица, осужденные «за контрреволюционную деятельность», в 1953 году составляли 26,9% от общего количества заключенных. Всего же по политическим мотивам за годы сталинских репрессий через лагеря, колонии и тюрьмы прошло 3,4-3,7 миллиона человек.
Постановлением Совета Министров СССР от 25 марта 1953 года было прекращено проводившееся при участии заключенных строительство ряда крупных объектов, как не вызванное «неотложными нуждами народного хозяйства». В число ликвидируемых строек попали Главный Туркменский канал, железные дороги на севере Западной Сибири, на Кольском полуострове, тоннель под Татарским проливом, заводы искусственного жидкого топлива и др. По указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 об амнистии из лагерей были освобождены около 1,2 миллиона заключенных.
Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 25 октября 1956 года признало «нецелесообразным дальнейшее существование исправительно-трудовых лагерей МВД СССР как не обеспечивающих выполнения важнейшей государственной задачи – перевоспитания заключенных в труде». Система ГУЛАГА просуществовала еще несколько лет и была упразднена указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 января 1960 года.
После выхода в свет книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» (1973), где писатель показал систему массовых репрессий и произвола, термин «ГУЛАГ» стал синонимом лагерей и тюрем НКВД и тоталитарного режима в целом.
В 2001 году в Москве на улице Петровка был основан Государственный музей истории ГУЛАГа.
Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников.
ria.ru
воспоминания узников ГУЛАГа (часть 2) — HistoryTime
Вторая грязная, постыдная и смрадная страница истории СССР связана с ГУЛАГом. С 1930-го по 1956-й годы сюда со всей страны сгоняли неугодных людей: деятелей культуры, активистов, политиков… Концлагерь по-русски: заключенных избивали до полусмерти, выгоняли на мороз раздетыми и оставляли на всю ночь, а потом заставляли впахивать целые сутки. HistoryTime сегодня не будет рассказывать вам обо всех ужасах ГУЛАГа. За нас это сделают они — люди, прожившие лагерную жизнь. Жертвы советского тоталитаризма.
Валентина Яснопольская работала экономистом в Главном управлении телеграфа. В 1930-м ее арестовали… за веру. Девушка часто ходила в оставшуюся церквушку и молилась иконам. Приговор коллегии ОГПУ: 3 года лагерей. Из воспоминаний Валентины:
«После бани меня втолкнули в какое-то помещение, где стоял стол и перед ним табуретка. Я села на нее, положила голову на стол и тут же уснула. Когда я проснулась, то обнаружила на голове платок; над ним несколько женщин чесали свои головы, и на меня сыпались насекомые. Моя голова оказалась под лампой, и потому они ее выбрали. Я в ужасе закричала: «Что вы делаете?» Потом я попала в барак, где по обеим сторонам прохода были двухэтажные нары. Мне указали место в переднем углу на самом верху.
…в лагере нас делили на бригады по статейным признакам. Я угодила в бригаду интеллигентов. Все были очень ослаблены, не было сил выполнять работы даже средней тяжести. Но ничего не делать — нельзя, и нас заставляли выполнять бесцельные, здравым смыслом не объяснимые работы. На поясе у нас висели привязанные котелки для пищи. Нас заставляли в течение целого дня собирать по зоне в эти котелки камешки и ссыпать их в кучу. На следующий день эти камушки разбрасывались по зоне, и нас опять заставляли их собирать и ссыпать в кучу, а за тем переносить их в другую кучу, которая находилась в нескольких метрах от первой».
Анна Ларина, жена Н.И. Бухарина. Арестована в 1937-м году как член семьи изменника Родины. Приговор ОГПУ: 8 лет лагерей. Она писала:
«Свердловская пересылка запомнилась и тем, что баланда там была всегда с тараканами. Уж парочка обязательно попадалась в миске. Вот эти два обстоятельства — тараканья баланда и сумасшедшая ленинградка — положили начало моему знакомству с Викторией Рудиной. Жена военного, она до ареста преподавала в школе русский язык и литературу. Я увидела ее впервые, когда она, пробираясь через тесно лежащие в коридоре тела, подошла к запертой двери и энергично стала стучать в нее, требуя, чтобы пришел начальник тюрьмы. Наконец он явился. Она смотрела на него свысока и, как мне показалось, брезгливо оглядев его с ног до головы, сказала таким тоном, будто он был у нее в подчинении:
— Во-первых, уберите сумасшедшую, ее нужно лечить, а здесь она не дает спать и заражает вшами. Во-вторых, прекратите варить баланду с тараканами, так как полезность сих насекомых для человеческого организма еще не доказана. Поняли?
Начальник тюрьмы выслушал молча и ушел. К вечеру Викторию увели».
Петр Белых. Арестован в 1937-м году как изменник Родины. Приговор ОГПУ: 7 лет лагерей. Он рассказывал:
«На работу выводили голодных, полураздетых. На глазах увеличивалось число доходяг, на 
некоторых смотреть было страшно – это были живые скелеты, обтянутые кожей. Из лагпункта в среднем вывозили за сутки по десять трупов. Умирали обычно под утро. До развода трупы скрывали, чтобы получить за них лишнюю пайку хлеба и ложку баланды. Перед выводом на развод трупы стаскивали и укладывали на пол у нар. Затем сообщали администрации. Дальше скрывать было невозможно, так как по окончании развода лагерные пираты проверяли все палатки.
Есть такое мнение, что человек привыкает ко всему. Я очень боялся покойников, а тут в порядке вещей: перешагиваешь через трупы, идешь за баландой и с котелком возвращаешься той же дорогой на свои нары.
В нашем лагпункте было 600 человек, и я про себя хладнокровно подсчитывал: за десять дней умрет сто человек, за двадцать дней двести. Больше двух месяцев мне не выжить. Придет и мой черед».
И таких людей не тысячи — миллионы. Замученные узники, разрушенные семьи, убитые горем матери. Да, это постыдная история нашей страны, но мы обязаны помнить ее. Ради тех, кто страдал в ГУЛАГе.
historytime.ru
Воспоминания бывших узников ГУЛАГа. / Назад в СССР / Back in USSR
О своем аресте, депортации, жизни в ГУЛАГе рассказывают выжившие.
Ирина Тарнавская (справа) с ансамблем на поселении в СибириМиия Йоггиас — жительница Тарту, арестована и депортирована в 1950 году. Она провела в лагерях шесть лет. Во время описываемых событий Миия была еще школьницей.
В 1950 году нас все-таки забрали, и мы до сих пор не знаем, как это получилось, где было начало. Потому что в то время в другой школе, где мальчики учились, тоже появилась подпольная организация. Мы про них ничего не знали, а они не знали про нас. Они попались в тот же год. За мной пришли в час ночи. Нас, 37 человек, забрали, привели к следователю. Я сначала идти отказывалась. Первым вопросом было «где вы были в ту ночь, когда памятник взорвали?» Я поняла, что они сознаются. Потом меня привели в кабинет к следователю, он был такой бледный, у него был такой жалкий вид, ведь он не спал всю ночь. Меня оставили запертой в их кабинете, а они пошли, вероятно, выпить или отдохнуть. Я смотрела, может, можно выпрыгнуть из окна, ведь ничего хорошего ждать не стоило, но на окне были решетки. Рано утром меня отвели в подвал; было страшно, темно, никого не видно. Нас там отдельно поместили, до марта месяца мы там были, а потом нас развезли по тюрьмам города в ожидании суда.
«Измена Родине» — статья 58.1… но какой Родине мы «изменили»? Это не наша Родина! А суд был не местный, а московский, особый. Суд нас не видел, а мы его не видели. 19 августа нам зачитали приговор: трем ребятам, самым старшим из нашего штаба, — по 15 лет, остальным — по 10. Когда нам сообщили, сколько нам предстоит сидеть, мы засмеялись. Что, мы не такие как все, и нам сидеть меньше, только по 10?
Антанас Сейкалис
Антанас Сейкалис: Я родился в маленьком городке, в 1933 году, в семье рабочих. Я очень хорошо помню первый день войны, помню, как первые красноармейцы вошли в Литву, как началось восстание в Каунасе. Помню тоже, как отступали красноармейцы и приехали к нам немцы. Я смог понять все это только слушая разговоры взрослых. Конечно, для всех это было большое несчастье. Ко времени, когда немцы отступали, я уже подрос, ходил в школу. Я кое-что читал, кое-что узнал про порядки в Советском Союзе. В общем, уже имел понимание о том, что советская власть в Литве — не законная власть, а оккупация, что аннексия была незаконна, и настроения у меня были против всего этого.
Несмотря на то, что мне было всего 17 лет, меня очень сильно побили, отбили ухо — я на это ухо теперь глухой, очень сильно отбили живот, голову… Били сапогами, кнутом, раздевали догола. У них была такая методика: как только арестуют, сразу «горячего» брать. Если с первых минут ты сдался, то с тобой они будут делать, что захотят, мы об этом уже знали. Так что потерпеть пришлось. Самое главное то, что не давали спать. Я могу точно сказать, я убедился, что человек не может выдержать таких мук. Заключенный, попав в их руки, мог спастись только обманывая их, а обмануть тоже было непросто, потому что мучили они уже зная материалы.
Ну и помучили меня тут, в Литве, почти год, и ничего у них не получилось, ни одного человека им расколоть не удалось. Чекисты не знали, что со мной делать, как меня судить. Мне все время угрожали: побьем, мол, тебя, или вовсе убьем. А я им говорил: «Вы — офицеры, вы взяли меня в плен. Так и ведите себя, как подобает офицерам! Я вам все скажу, что вы хотите. Я скажу вам, как уже говорил, что я вас ненавижу, что вы — мои враги. Чего вы еще от меня хотите? Я уже во всем признался! Я ненавижу вас, вы — оккупанты!» Это на них как-то повлияло все-таки. Вот такими методами я себя защищал! И дали мне десять лет. Говорили: «После десяти лет посмотрим, если надо — дадим еще десять, надо будет — еще десять добавим». Так и бывало. Особое совещание, затем или расстрел, или навечно становишься заключенным. Я ничего не подписал. У нас настроения были такие: что бы ни было, какие бы нам ни выносили приговоры, у нас была мечта: мы вернемся, вернемся в Литву, дождемся независимости. Так мне говорил мой отец: «Я не дождусь, а ты дождешься, только держись».
***
Миия Йоггиас считает, что ей повезло: весь свой лагерный путь она проделала вместе с подругами, Ритой и Еленой. О годах ГУЛАГа она рассказывает с неизменным оптимизмом.
Миия ЙоггиасМиия Йоггиас: Мы весь день вместе с бригадой были на объекте. Строили дорогу, чистили снег на шоссе. Там большинство девочек было: литовки или латышки. И я даже немного их язык начинала понимать, они меня научили их песни петь, они всегда пели на работе. Еще украинки были, очень милые, с Западной Украины, с Карпат — ведь до войны Карпаты были румынскими, их, как и нас, оккупировали. Русских было очень мало, даже меньше, чем эстонцев. Немецкие девочки были, они были такие бедные, потому что их забрали летом, у них даже одежды никакой не было. Они из Западного Берлина приходили в Восточный — продавали там нейлоновые чулки. Таким они бизнесом занимались, а их забрали как «шпионок» и дали по 25 лет. А еще у нас делали концерты, даже специально под это помещение построили. 1 мая была концертная программа, и заключенные всех национальностей показывали, кто что умеет. Мы с девушками тоже думали, что бы такого показать, и решили: давай-ка покажем танцы. Два народных танца мы станцевали, и это очень большой успех был. Мы же молодые были, младше всех — ведь нас забрали тогда, когда другие уже несколько лет, лет по десять отсидели.
Миия и Антанас вспоминают о заключенных других национальностей, которых они встречали в лагерях.
Миия Йоггиас: Еще были польки, тоже очень хорошие были девочки, у нас были хорошие отношения с ними… Одна была очень интересная — отличная память у нее была! Она все время мне что-то рассказывала на работе, когда мы снег кидали, рассказала мне все романы Сенкевича. Одна девушка была из Афганистана, она все время носила паранджу. Ее платок белый был сначала, но со временем стал серый… Она всегда, как увидит мужчин, закрывалась полностью, даже глаза. Ее нельзя было на работу брать, потому что она ничего не умела. Она была с нами около года, потом заболела туберкулезом, и ее отправили куда-то. Но мы поняли, как получилось, что она попала в Воркуту. Она жила с большой семьей в Афганистане, около границы с СССР, у них было большое стадо то ли коров, то ли других животных. Она гнала это стадо, но там не было границы, в смысле, обустроенной границы, которую было бы видно. Так она и забрела на советскую сторону, а там ее сразу задержали, судили и дали 25 лет за шпионаж. Она была совсем неграмотная, все время плакала, не понимала, что с ней произошло. Я не знаю, что с ней стало, может быть, она умерла…
Антанас Сейкалис: Мне пришлось немало покататься по лагерям. Из Красной Пресни меня отвезли в Потьму, в Мордовию. Очень много было молодежи из Прибалтики, были и поляки, и много других национальностей из всех европейских стран. У нас даже шутили: «Если в ГУЛАГе нет заключенного какой-то национальности, значит такой национальности на самом деле не существует!». Вот так вот мы шутили… Я только чернокожих там не видел. Других национальностей, конечно, было меньше, чем нас. Самый большой контингент были украинцы, потом русские, в некоторых лагерях второе место по численности занимали русские, в некоторых — литовцы, затем были белорусы. Еще были бывшие военнопленные: французы, в большинстве своем они там погибли; немцы еще были, японцы — тоже военнопленные. Ну и из разных других стран понемногу: индийцы были, американцы, англичане, турки, евреи. Евреев было много, немало известных людей среди них было, хороших специалистов.
У нас самое трудное было — даже не быт, а моральное состояние. Мы даже написали молитвенник, сейчас он везде есть, я в написании его участвовал. Молитва была о защите от всех бед. Молитва помогала. Молились мусульмане, молились евреи, католики и православные — все молились, и никто никому не мешал. Наоборот, помогали друг другу. Когда были наши праздники, нам помогали православные или мусульмане, мы в их праздники им помогали, за них работали. То же и с грузинами, и армянами, евреями — все дружили и помогали друг другу. Я могу немало историй об этом рассказать. Во время восстания было как в сказке: все друг другу помогали, друг друга спасали, можно сказать, — это и был коммунизм, это была наша Коммуна. Среди нас нашлись энтузиасты, активисты — образованные люди с сильным характером, которые нами руководили. Было «моральное» руководство, например, профессор, который нас, молодых, учил, как надо жить.
Лагерь был для нас школой, где мы многому научились. Были люди, которые наблюдали, чтобы между заключенными не было конфликтов, допустим, из-за хлеба, чтобы не воровали. Мы знали, кто руководит русскими, кто — украинцами. Потому что у нас был опыт, все были люди военные, еще на свободе участвовали в подпольных организациях, нам и организовываться было не надо — все знали свое место. Нигде больше такого не было. «В миру», на гражданке, было больше преступлений, чем в лагерях. Это было в 50–51 году, когда в зонах убивали «стукачей», но со стукачом не имел права разделаться человек другой национальности. Допустим, украинец «стучал» на меня — я тогда должен был согласовать это с украинцами, и они сами решали, что с ним делать
***
Украинке Ирине Тарнавской всего семь лет, когда арестовывают ее саму, ее мать и двух сестер. Младшей было пять лет, старшей — десять. Из-под Львова они попадают в окрестности Томска. Вспоминая лагерь, Ирина и сейчас не может сдержать слез.
Ирина Тарнавская
Ирина Тарнавская: Мы начали очень плакать, не собирались. У мамы были длинные косы, ниже колена, он взял ее за косу, намотал на руку и потащил. Она упала, а он потащил ее дальше и кинул на сани. Снега тогда было много, полметра, а то и больше. А мы, трое детей: старшей было десять, мне — семь, а младшей — пять, стали собираться. Собирались сами, как попало, после этого нас вытолкнули за дверь, на сани. На санях нас отвезли к сельсовету, там нас погрузили на машину и отвезли во Львов, в тюрьму.
В тюрьме издевались даже над детьми, не давали никуда выйти. Даже в туалет только утром и вечером, прогулка тоже только утром и вечером. Там страшно было, было три этажа нар и столько людей, что все ложились боком. Когда один хотел повернуться, то надо было поворачиваться всем, иначе не влезали. Один человек из нашего села сошел там с ума от этих издевательств. Потом нас вторым этапом забрали, так мы попали в Томскую область. В пути в нашем вагоне умер ребенок — постучали в дверь, сказали, что умер ребенок. Пришел конвоир, схватил тело за ноги и выбросил в окно. Это был ужас не только для родителей ребенка, но и для нас, чужих детей. Привезли нас в Васино. Дальше нас должны были везти баржей, но на Оби еще был лед. Нас выгрузили в Васино, нам четверым досталось немного места на полу, так мать всю ночь снимала с нас чужие ноги, чтобы нас не задавили. Кто-то пытался сбежать, их ловили, а кого не могли поймать — стреляли. Убивали не только взрослых, но и детей. Потом нас погрузили на баржу, она была полна людей. Мы были внизу, а когда кто-то хотел выйти наверх, охранник толкал, и люди по ступенькам летели обратно вниз. Две недели нас везли баржей по Оби. Река такая широкая, что одного берега не видно, а с той стороны, где видно, — высокий лес, медведи ревут, и волки воют, лисы бегают. Всех выгрузили, мы стали плакать, что, мол, нас звери загрызут… Приехал трактор с деревянными санями — там болото и на колесах не проехать, трактор гусеничный был. Погрузили нас и отвезли в пос. 25-й км, от Красного Яра в 25 км. Нас привезли, барак был уже построен, только без окон и дверей. Через какое-то время пришла к нам одна девушка, немка, и сказала: «Не переживайте, вас сюда привезли, а мы уже здесь вам барак построили, а когда нас привезли, тут никого не было, нам было хуже». Мы зашли, стали делать нары. Нас в комнату 16 метров заселили пять семей. Ночью мы легли спать, а медведи под окнами ходят. Мы, конечно, всю ночь не спали, боялись, и, конечно, это чудо, что медведь не залез и нас там не пожрал…
Там и брусника, и черника, и голубика, и малина, перед самой зимой — клюква на болоте. Когда начинаются морозы, то она становится красная, словно бусы по мху рассыпаны — очень красиво. Один раз мы пошли в лес по грибы и нашли такой гриб, а мы, конечно, были очень худые, легкие, что сели втроем на него отдохнуть, и он не сломался. Вот такие мы были худые, не только я — все такие ходили. Мы писали папе письма, потому что его с нами не забрали, он работал во Львове на железной дороге, в депо. Мы ему писали, как мы голодаем. Пару раз он высылал нам посылки: муки немножко, какой крупы… Весной мы посадили между пнями кусочек картошки, когда все оттаяло. Когда она выросла, моя старшая сестра выкапывала несколько картофелин, чтобы, когда мама придет с работы, вместе покушать. А есть очень хотелось. Я садилась над кастрюлей и дышала паром — так я кушала! Потом, когда мама приходила с работы, съедали по картофелине, и все.
***
«5 марта 1953 года настроение у охранников становится похоронным», — рассказывает Антанас Сейкалис. Умер Сталин, в лагерях рождается надежда на освобождение, начинаются восстания, но выпускать начинают не сразу. Миие Йоггиас, попавшей в лагерь в 20 лет, уже исполняется 25, когда она узнает, что следующий день рождения будет встречать на свободе. Она рассказывает о переполненных поездах, где в течение четырех суток негде не только сесть, но и встать — домой возвращаются узники ГУЛАГа.
Миия Йоггиас: Я пошла туда, где меня забрали. Матери и отца не было в городе, я остановилась у тети. На следующий день она мне объяснила, как найти родителей, — я поехала туда на автобусе. Отца я нашла во дворе, а мама была на кухне. Мама моя заболела в 1953 году, у нее был инсульт, и она очень плохо двигалась. Я тогда стала помогать отцу, сразу работать не пошла. Первую ночь, помню, было очень интересно: отец освободил для меня свою кровать, говорит: «Ляжешь здесь». Я легла, а мне так мягко, что я не могла заснуть: в лагере привыкла спать на досках и тоненьком матрасе. Все заснули, а я не могла — перебралась на пол, рядом с кроватью на коврике легла, мне там так хорошо было!
Антанас Сейкалис, вернувшись домой, продолжает борьбу за независимость Литвы. До 1989 года он не получает доступа к собственному делу, а когда, наконец, может с ним ознакомиться, обнаруживает имена доносчиков.
Антанас Сейкалис: Все, все собрались меня встречать. Они начали плакать, в результате и я заплакал. Они мне рассказывают: «Когда вас взяли, мы все попрятались, думали, сейчас детишек побьют, и они все про всех расскажут». И было большое уважение к нам, что мы выдержали все эти мучения и никого не предали. А ведь все знали: вся деревня, каждый двор — все поддерживали партизан. Ну я и обнаружил список агентов, которые с самого начала, с 15 лет, до 1989 года за мной следили. Их было всего 12, клички есть.
Была со мной одна очень красивая девушка. Один раз я ее поцеловал, и она почувствовала, что у меня пистолет. Я ей показал его, а сейчас читаю, что она все сообщила кому надо. Знаете, я когда прочитал, у меня вот что с руками было, такое чувство было ужасное. А такая красивая девушка была. Я когда вернулся из лагеря — а я не знал об этом ничего, пока в архивах не прочитал — вдруг встречаю ее. Она мне на шею бросилась, заплакала: «Ой, как хорошо, а я о тебе думала, переживала, когда тебя арестовали» и так далее. А ведь это было самое главное, о чем я переживал. Еще в лагере мечтал, вернусь вот, может, встречу ее, ну, понимаете, такая красивая девушка была!
back-in-ussr.com
В Вятлаге – воспоминания заключенного
В распоряжении редакции оказались воспоминания узника ГУЛАГа. В 1937 году 20-летний студент был осужден по 57 статье и отправлен в Вятлаг. Согласно воле автора, мы не раскрываем его имени
В распоряжении редакции оказались воспоминания узника ГУЛАГа, записанные в 80-е годы прошлого века. В 1937 году этот человек, 20-летний студент житель Свердловска, был осужден по 57 статье и отправлен в Вятлаг. Согласно воле автора, мы не раскрываем его имени.
В конце 1937- начале 1938 года в Вятлаг один за другим прибывали эшелоны заключенных. Среди них был и я.
Открылись ворота и мы вошли в зону. Один из нас немного замешкался на входе, за что получил от охранника пинок: «Не отставай, вражина!»
Перед нами стоял нарядчик. От этого человека напрямую зависело благополучие заключенного. Это был молодой парень, осужденный по бытовой статье, был он в дубленом полушубке, в добротных валенках, весь какой-то чистенький и весьма довольный собой.
— Шпана политическая! Враги народа! А ну за мной в палатку! На исправление и перевоспитание.
И мы двинулись за ним.
Территория лагпункта показалась нам странной – после вырубки леса она была вся в пнях различной высоты, исключение составляли две расчищенные площадки по обеим сторонам. Впереди шел нарядчик, за ним, обходя пни и ковыляя, тянулась наша цепочка. Идти по плотному снегу, смерзшемуся со мхом было не так легко. Из палатки, занесенной снегом, доносились приглушенные голоса. Распахнулись двери, и мы по одному стали входить.
На нарах среди дыма и чада сидели люди в зимних лохмотьях, этап, прибывший из Перми. При нашем появлении они вскочили со своих мест и, окружив нас, наперебой стали задавать вопросы. В палатке были те же пни, что и по всей территории зоны, только снега нет. На полу – покров мха, стены – брезентовые, окон – нет. Сплошные двухъярусные нары на всю длину палатки с широким проходом посередине. При входе и в противоположном конце горело по фонарю «летучая мышь». Обогревалось помещение с помощью двух железных буржуек. В конце прохода стоял простой стол, сбитый на крестовине. Подойдя к столу, нарядчик сел на пень, закурил, и не спеша начал записывать профессии прибывших. Узнав, что среди нас оказалось много железнодорожников, начетчик махнул рукой и сказал, что это пока ни к чему: «Железной дороги еще нет, а когда будет, вы все передохнете! Утром после подъема — все на лесоповал».
В палатке не было бака с водой для умывальников, для питья растапливали снег. Туалет был наскоро сколочен из пяти досок и находился рядом с палаткой, антисанитария в нем, да, впрочем и в самой нашей платке была жуткая. Постельных принадлежностей не выдали, спали в том, в чем ходили днем. На стенах изнутри палатки не таял иней. Отогреться можно было только сидя у самой печки.
Утром следующего дня, когда было еще совсем темно, нас разбудил глухой звон. Били молотком в кусок рельса. Мы все слышали эти звуки, но не поднимались. Лежали на нарах, прижатые друг к другу, боясь пошевелиться, чтобы не упустить тепло. Так прошло несколько минут. Вдруг в палатку влетел человек с палкой и набросился на тех, кто не успел подняться, нанося удары, куда попало. Позже мы узнали, что это был молодой начальник лагпункта Гребцов.
— Ишь, разлеглись, как баре! Давно подъем! Лес заготавливать надо, а они – дрыхнут!
Все, зашевелились, поднялись и побежали, стараясь избежать встречи с начальником и его палкой. При перебежке к выходу я получил чувствительный удар по спине. Мы выбежали из палатки, но не знали, куда бежать дальше и что предпринимать. До развода оставалось еще время. Надо было получить свою пайку хлеба и миску баланды. Но где? У кого? В первый день в лагере порядков не знал никто, и никто нам ничего не пояснял. Чтобы не задерживать развод и не вызвать снова гнев администрации, мы решили идти к воротам лагеря. Нарядчик велел построиться по списку, хотя знал, что мы идем голодные.
За воротами нам выдали инструмент – лопаты, пилы, топоры и конвой повел нас в зону оцепления.
Зона оцепления представляла собою лыжную трассу, опоясывающую лесосеки, на которых валили лес и обрубали с деревьев сучья. Именно здесь, в зоне оцепления, и работали все бригады лагпункта. Лыжную трассу по периметру охраняли военные посты с собаками, они располагались в пределах видимости друг друга, постоянная связь между ними осуществлялась с помощью лыжников.
Нас повели цепочкой по тропе в глубоком снегу. Путь был тяжелым, часто приходилось расчищать снег лопатами. После часа пути мы устали, но нужно было валить лес. Конвой остался при нас и следил, чтобы не разбредались по лесосеке. Мы сели отдыхать прямо на снег. Подошел руководитель лесоповала и объяснил, что нужно валить деревья диаметром не менее 20 см, и пни оставлять не выше 30 см. До конца дня требовалось повалить не меньше двух десятков деревьев, разделать их на хлысты, обрубить сучья, очистить площадку от сушняка и сжечь его.
Отдохнув, приступили к работе. Отсутствие навыка обнаружилось сразу. Зима была снежная, сугробы в высоту доходили до метра и более. До каждого дерева приходилось лезть через сугробы. Мы извалялись в снегу, насквозь промочили одежду и обувь. Снег с деревьев летел нам на головы. А были мы во всем домашнем, одеты не для лесоповала, без валенок и бушлатов, без ватных штанов. Даже перчатки были не у всех, большинство обматывало руки тряпками. Таков был режим и уклад жизни лагеря, на уничтожение.
Лес валили поочередно те немногие из нас, что были посильнее, более слабые рубили и носили сучья. Работали не по принуждению, а сами, насколько хватало сил, уклонистов и погоняльщиков в нашей бригаде не было. Пилы были плохо наточены, их заедало, чтобы вынуть пилу, приходилось приседать на корточки, зря теряли много сил. С большим трудом свалили несколько деревьев и вскоре вымотались совершенно.
Голодные, пили мы «чай» из заваренной хвои без хлеба. Хлеб начальник лагпункта Гребцов выдать не разрешил. Все время сушились на огне у нескольких костров. Развесили одежду, портянки, сидели возле разложенной обуви и обогревали себя, зная, что в палатке в мокром можно замерзнуть. Конвой помалкивал и не вмешивался.
Потихоньку подрубали сучья. Подносили сушняк, поддерживали огонь костров. Но главная работа, валка леса, не двигалась. И это нас смущало. Так прошел первый день на лесоповале. Сняли нас всех по сигналу. Быстро вечерело. Конвой нас торопил, подгонял и покрикивал: «Сзади подтянуться! Не растягивайся!» Наконец, мы дошли. За забором обозначился контур лагеря, особенно ярко фонари освещали площадку возле домика вахты. Одному из нас перед вахтой стало плохо, его взяли под руки и так довели до зоны. Конвой ушел греться на вахту.
Вышли нам поперек дороги, всех прощупали, прохлопали с боков и по спине, промяли одежду – не несут ли чего? Ничего запрещенного не нашли, пропустили на зону. Ослабшего сдали в санчасть. Санчасть, впрочем, была понятием символическим – одно название, зато очередь, выстроившаяся к ней на морозе, была живая и достоверная.
Голодные, побежали мы в столовую, получили недоданный утром хлеб и съели горячую баланду, кое-как удовлетворились на время.
В палатке мы узнали, что наши нары Гребцов приказал после развода облить водой, чтобы к нашему приходу образовалась тонкая корка льда. Месть за долгий «барский» сон. Чтоб не залеживались!
Вместо отдыха нам пришлось сгребать лед и промокать мхом мокрые нары. Досуха вытереть, конечно, не удалось. Легли на нары, в чем были, в чем работали, другого выхода не было. Шапки тоже не снимали, она служила для тепла и вместо подушки.
На следующее утро после удара о рельс многие из нас повскакивали, другие – не спешили, потягиваясь спросонья, собираясь с мыслями. Прерывистый звон был слышен далеко, он не давал права не встать, грозил наказанием. Снова, как и вчера, раздался оглушительный голос Гребцова, изрыгающий ругательства и угрозы. Снова Гребцов остервенело лупил палкой опаздывающих. Все стали выбегать из палатки, благо одеваться было не надо – все было на нас. Все собрались в столовой. Получили пайку хлеба, заправились баландой и стали ждать развода.
Поднимался Гребцов рано. Еще до сигнала он выходил из дома. Его путь по зоне отмечался воплями избиваемых, побоями криками, матерщиной. С ЗК он не разговаривал, а рявкал на них по-собачьи. Боялись его все страшно. Он никогда не улыбался и всегда смотрел в упор злыми глазами. Он ненавидел нас, «врагов народа», «агентов империализма». Гребцов не был таким от природы, так его воспитали. Постепенно спускался он по ступеням – от человека до жестокого и свирепого зверя.
Вечером, придя с лесоповала мы опять обнаружили свои нары политыми водой, они уже успели слегка заледенеть. Снова мы выскребали наледь и собирали влагу с горбылей с помощью мха. Но на этот раз под видом топлива для печек в нашей палатке мы принесли с собой из леса сосновые ветки. Эту хвою мы положили на нары и легли на нее. И надо сказать, что весь остаток февраля не забывал нас Гребцов, мстил за то, что пару раз мы не были на ногах к его приходу. Это проклятие с нас было снято только к марту. То ли Гребцов устал, то ли решил, что мы искупили свою «вину».
Вещи
Время шло, а наши вещи, сданные на пересыльный пункт, все не появлялись. Ходили, узнавали, безрезультатно. Разные причины нам высказывали. Так прошли еще недели две. Стали ходить надоедать каждый день. Все без толку. Дали нам день отдыха, но он был не для нас, начальству нужно было проверить наши личности, на это ушло полдня. Мы стояли строем на морозе, пока не сошлись данные подсчетов. Затем нас отпустили. День клонился к вечеру и мы всем составом этапа, за исключением пятерых человек, пришли на вахту, где находился Гребцов и попросили принять меры к ускорению выдачи вещей. Стали полукругом. Вышел начальник лагеря, Гребцов, ничего толкового не объяснил, только сказал: «Когда прибудут, получите все на вахте».
Один из нас, стоявший поближе к нему, сделав шаг вперед, выразил возмущение от всех нас и пригрозил ему жалобой на имя прокурора, сказав, что советская власть справедливая и привлечет его к ответственности. От этих слов Гребцов взорвался и приказал дежурному вахтеру:
— А ну-ка, покажи им советскую власть! Покажи им ответ прокурора!
Вахтер умелым движением поставил жалобщику подножку, так что тот свалился на деревянный настил под громкий смех начальства.
— Идите. А то посадим в кондей (штрафной изолятор), будете знать, как жаловаться – пригрозил Гребцов.
И мы ушли. Что мы могли сделать?
— Разве можно так поступать по закону? Неужели им все просится?! – с волнением возмущались мы.
Дней через шесть после этого случая – это было на 18 день прибытия нашего этапа, привезли наши вещи. Нарядчик после работы оповестил нас. Все собрались у вахты, где под фонарем были свалены в кучу сумки, узлы и чемоданы. Я нашел свой чемодан с оторванной крышкой. Внутри был единственный предмет – галстук. Теплое белье, брюки, шарф, перчатки, зимние ботинки – все исчезло. У других тоже пропало все сданное. Кое-какие вещи валялись среди привезенного, но определить, чьи они мог только сам хозяин. Большинство наших чемоданов были измяты и изуродованы.
Некому было высказать свое возмущение, из администрации никого не было, всем верховодил нарядчик. Да и какие можно было предъявить требования, вещи у нас принимали без описи, они должны были следовать за нами вместе с этапом. Мы ждали теплых вещей, надеялись на получение необходимого, личного, своего, а теперь остались ни с чем, раздетыми.
При отправке нашего этапа из Свердловской тюрьмы, деньги, имеющиеся у нас на счетах, выдали на руки. После вынесения приговора разрешалось зачисление переводов из дома, с предприятий переводили недополученную зарплату, таким образом, у каждого из нас на счету была какая-то сумма, и в Вятлаг мы прибыли при деньгах.
В лагере питание здесь было скудное, хуже, чем в тюрьме. Сразу сели на 300 граммовую выдачу хлеба с миской баланды в день. Это при ежедневной изнурительной физической работе в лесу в неподходящей одежде. Настали для нас страшные дни голода, все время думалось о хлебе. В Вятлаге процветала торговля, первое время, когда у нас в карманах еще были деньги, уголовники, атаковали нас, как саранча. Зная, что мы голодаем, они предлагали за деньги и одежду брать у них пайку хлеба с баландой, и мы вынуждены были это делать. К весне многие из нас умерли от голода и холода.
Вахтер
Новости Вятлага узнавались на вахте. Здесь было и лобное место лагпункта, на котором зачитывались распоряжения, произносились угрозы, производились обыски, передавались приказы. Тут же, на вахте выставлялись для обозрения трупы заключенных, убитых якобы при попытке к бегству, которые специально для этого привозили с лесосеки. Здесь с помощью медработников юридически оформлялись акты на списание этих жизней. Постоянным автором и составителем этих актов по убийству «бежавших» был старший вахтер. Его фамилию я помнил долгие годы, но теперь, за давностью лет забыл.
Страшным и жестоким человеком был этот вахтер, молодой краснощекий мерзавец, живой, активный и быстрый, как детский волчок. На разводе он мог пнуть заключенного, который показался ему смешным или странным. Мог прикладом сбить человека с ног безо всякого повода и, свалив его на землю, держать над упавшим винтовку, не давая подняться. За малейшую провинность он ставил человека по стойке «смирно» и не отпускал, пока тот не получал сильное обморожение. Вахтеру доставляло наслаждение наказывать, ощущать силу своей власти и видеть унижение.
Произвол на вахте совершался силами одного человека, этого самого вахтера. Другие охранники не злобствовали и ничего подобного не совершали, как бы передав монополию на подлости одному человеку. Когда с лесосек привозили убитых, вахтер сам себя наделял властью и становился главным организатором и распорядителем зрелища. Все подчинялись его воле. Он, как мясник в лавке, с помощью двух других вахтеров раскладывал трупы на видном месте, обязательно на спину, чтобы были видны лица, чтобы кровь убитых бросалась в глаза. На вахте трупы лежали день-два, затем поступали новые, и все повторялась. Непрерывная смена мертвецов на вахте, один за другим.
Два раза в день мы проходили мимо убитых людей. Со скорбью и жалостью осматривали их и боялись, молили судьбу не оказаться самим в таком положении. Вахтер отлично знал, что убежать зимой с лесосеки, окруженной лыжной трассой, невозможно, но неизменно продолжал готовить свои инквизиторские представления. Вахтер знал, что утром на работу выгоняли всех подряд, не разбирая, кто болен. Больных, нуждавшихся в лечении, гнали на работу вместе со всеми и заставляли валить лес – в снегу, в худой одежде и плохой обуви. Люди, которые были так истощены, что не смогли работать, получали пулю в лоб, а после смерти были выставлены на позорище.
По узкой тропе между сугробов ЗК шли гуськом, таща тяжелые инструменты. Часто в дороге кто-то вдруг занемогал, резкий перелом в самочувствии, одышка и сердцебиение не позволяли двигаться вперед. В таких случаях следует остановить цепочку людей, движущихся по тропе, и подождать, следует дать отдых, оказать медицинскую помощь. Но это не разрешалось. И вот вступил в силу новый закон ГУЛАГовских властей: «Шаг вправо, шаг влево считается побегом, оружие применяется без предупреждения». К остановившемуся от изнеможения человеку подходил конвойный стрелок, толкал жертву с тропы на целину и один за другим следовали два выстрела. На снегу вдоль тропы появлялись яркие следы крови.
Не избежал ГУЛАГовского закона и я. Но меня он коснулся не в полной мере. Бригаду, в которой я шел на работу, на лесосеку, конвоировали как обычно. Мы двигались вереницей, один за другим. Я чувствовал себя вроде нормально. И вдруг, непонятно почему я вышел за колею, сошел с тропы. Мне подали сигнал к возвращению, но я его почему-то не услышал. Это было серьезное нарушение. Вместо того, чтобы остановиться, я сделал еще два-три шага, усугубив сове положение. Нарушение было налицо, но не было никакого признака побега. Бегущий делает рывок и резкое порывистое движение руками и телом, а я шел медленно, не спеша, точно летом на прогулке. Охранник дико закричал на меня и передернул затвор. Он подбежал ко мне, весь дрожа. Заорал, что мог застрелить меня на месте. Он был из новеньких и еще не мог ни за что, просто так, убить человека. Он дал по мне два выстрела, один за другим, но стрелял он выше головы, не целясь. Пули просвистели мимо, а я получил удар в спину и упал лицом в снег. Встать я не мог, меня подняли. Не знали, что делать со мною, решили отвести на вахту, а оттуда – в изолятор. Я до сих пор не могу объяснить поступок, который чуть не стоил мне жизни. Бес попутал, не иначе.
На вахте меня передали тому же вахтеру. Вызвали начальника УРИ, бытовика, ведавшего учетом прибывших и выбывших заключенных. В формуляре напротив моей фамилии он написал: «Склонен к побегу. Пытался бежать с лесосеки». С тех пор я был у администрации на особой заметке, как неблагонадежный. Ох, как мне это тогда казалось несправедливо и нестерпимо! Все складывалось хуже некуда, всюду был сплошной произвол и наказания.
После унижений и оскорблений, после кромешного мата вахтер привел меня в изолятор, который находился у угловой вышки. Дорогой он щедро отвешивал мне тычки и пинки, сдабривая их циничными шутками и прибаутками. Наконец, дошли. Вахтер открыл запоры и втолкнул меня в ледяную, не отапливаемую комнату изолятора. Был еще день и через маленькое зарешеченное окно под самым потолком пробивался луч света.
В период моего пребывания в четвертом лагпункте вахтер сажал меня в кондей, так мы называли изолятор, пять раз и всегда ни за что. В кондее – разбитые стекла, метет метель. Мороз. Чтобы не замерзнуть насмерть, приходилось заниматься бегом на месте. Повезло мне, что я ни разу не сидел дольше одной ночи. В этом и было мое спасение и удача.
Этого вахтера я запомнил на всю жизнь. А он, в свою очередь, никак не мог смириться с тем, что позднее я, будучи вольнонаемным, проходил в зону лагпункта по удостоверению личности, подписанному самим начальником лагеря Долгих. В первый раз вахтер долго рассматривал мою фотографию – схож ли? Тот ли человек? Лицо вахтера выражало сомнение и недоумение. То, что я стал вольнонаемным, было неоспоримой истиной, которая ошарашила вахтера, но, тем не менее он не задал ни единого вопроса. Делать было нечего, ведь на документе стояла размашистая подпись главного начальника Вятлага, пришлось пропустить.
Таким образом, я много раз встречался с вахтером после освобождения. Мы знали друг друга, но ни один из нас этого знакомства не признавал. Встречи были молчаливыми. Я всегда опускал глаза, и он старался на меня не смотреть. Потом надобность бывать в лагпункте у меня отпала, а вахтера перевели. Он пошел на повышение, сменив кнутовую должность на офицерскую, и возглавил охрану в одном из строящихся северных поселков.
www.miloserdie.ru
Выжить в Гулаге. Рассказ 100-летнего рекордсмена прошедшего все круги ада | ЗДОРОВЬЕ: События | ЗДОРОВЬЕ
Василий Иванович Крапивин, житель Сочи, в одночасье прославился на всю страну. Столетний пенсионер отметил свой юбилей … в бассейне. Самый пожилой участник городских соревнований по плаванию поставил рекорд России в заплыве на дистанцию в 50 метров. И это не первая его победа и достижение.
Когда-то спортивная закалка и сила духа помогли ему выжить в сталинских лагерях, где он провел 12 лет. С бывшим политзаключенным, а ныне спортсменом-рекордсменом встретилась корреспондент «АиФ-Юг».
«Благодарность» государства
Несколько лет назад каждое утро на набережной Сочи в любую погоду местные жители могли видеть высокого пожилого человека, бегущего трусцой. В отличной форме, он мог дать фору любому молодому человеку. Меж тем, Василию Ивановичу тогда уже было за 90.
Сейчас пенсионер редко выходит из дома, возраст начал сказываться и на его железном здоровье. Но Василий Иванович поддаваться недугам не спешит и после празднования своего 100-летнего юбилея снова удивил всех. Пожилой спортсмен проплыл 50-метровку и поставил рекорд России в категории «100+».
Правда, к бассейну его вели под руки, а рядом на всякий случай дежурили медики. К счастью, их помощь не понадобилась. Василий Иванович снова оказался на высоте. Преодолел дистанцию и себя. Уже в который раз.
Жизнь с самого детства не баловала Василия Крапивина. Отца за работу в церкви после революции отправили в ссылку, где он впоследствии и скончался. Матери пришлось работать на износ, чтобы прокормить себя и детей. В результате в 12 лет мальчик уже отправился работать, чтобы помочь матери.
— Зимой разгружал товарные вагоны, летом рыл водоотводные каналы на большаках, — вспоминает Василий Иванович.
— На работу я ходил за 8 км пешком, с собой был только кусок хлеба и бутылка молока.
В это же время мальчик поступил в школу крестьянской молодежи. Учреждение открыли рядом с городом Плавском, где в то время жила семья. А в 1929-м году Василий Иванович поступил в тульский горный техникум, затем была учеба в Московском институте химии. Как раз в это время молодой человек серьезно увлекся спортом, стал заниматься легкой атлетикой и бегом.
В учебе тоже все получалось блестяще. Он защитил диплом на «отлично» и одаренному студенту предложили остаться работать в институте.
— Но тогда я был свято убежден, что нашему молодому государству нужны рабочие на заводах. Хотелось приносить реальную пользу, а не быть каким-то бесполезным, как мне тогда казалось, интеллигентом. Поймите, это была всеобщая идеология. Собственными интересами мало кто жил. Все старались принести пользу государству. Думали, потом нас отблагодарят. Вот и «отблагодарили».
Молодой энергичный инженер отправился работать на завод в Кемерово. Но спокойная рабочая жизнь продолжалась недолго. Начинался страшный 1937 год. Страна была охвачена массовыми репрессиями.
На Василия Ивановича написали донос. Якобы он ругал политику Сталина, восхвалял Троцкого. В октябре 1937-го года ночью его арестовали и увезли в тюрьму, до отказа забитую отчаянными, ничего не понимающими людьми.
Следователи в прямом смысле выбивали из Крапивина признание. В камеру его принесли окровавленного и без сознания. Несмотря на то, что он так и не признал свою вину, тройка НКВД осудила его заочно. В то время врагом народа можно было стать в считанные минуты. Так для Василия Ивановича начались самые страшные 12 лет его жизни.
Герой? В тюрьму!
Инженера-заключенного отправили на Байкало-Амурскую магистраль. В те времена там еще не было знаменитой железной дороги. Поезда перевозили через Байкал на плотах. Тоже адская, каторжная работа.
 Строительство полярной железной дороги
|
— Охранники очень любили издеваться над заключенными, — вспоминает пенсионер. – Как-то раз нас повели в столовую. Проходили огромную лужу, уже чуть подернутую тонким ледком (дело было поздней осенью), и охранники приказали всем лечь в эту лужу. Якобы за разговоры.
Такие же «забавы» у сторожей были, когда мы выходили в туалет. Многие не выдерживали, простужались и умирали. Меня, наверное, спасло только крепкое здоровье.
 Тюрьму заменили отбыванием срока в лагере на Колыме
|
Но все это были еще цветочки по сравнению со следующим этапом ссылки Василия Ивановича. Когда началась Великая Отечественная война, всех заключенных развезли по разным тюрьмам. Крапивин попал в небольшую Соль-Илецкую тюрьму, которая находилась недалеко от Оренбурга.
Камера была рассчитана на 12 заключенных, но туда загнали 40 человек. Спать приходилось под нарами, на полу, в проходе. Кого только не было в камере! Василий Иванович близко подружился с двумя бывшими буденовцами, героями гражданской войны. Оба мужчины были без левых рук – потеряли в бою.
Сидел там и прокурор города Варшавы, и известные ученые. Всех осудили по ложному доносу. Из 40 заключенных за семь месяцев в живых остались только трое: Василий Иванович и буденовцы. Остальные скончались от ужасных условий и от голода. Выживших заключенных перевезли в Тобольскую тюрьму, где когда-то находилась царская семья.
— Там я подумал, что и мне скоро конец придет, — вздыхает пенсионер. – Кормили очень плохо, сил уже не было даже одеяло на себя натянуть. Все время мы проводили в камере лежа. Кто был в состоянии, иногда разговаривал. Один случайно услышанный мной разговор, я считаю, спас мне жизнь.
 Камера была расчитана на 12 заключенных, загоняли по 40 человек.
|
Двое горняков обсуждали способ добычи золота. В то время такие работы велись только летом. Молодой инженер задумался, как сделать, чтобы можно было вести работы по золотодобыче не только летом, но и зимой. Ведь сейчас идет война, стране нужно много золота для закупки оружия. Даже после всего случившегося эти люди думали о благе государства!
В течение нескольких дней в голове изобретателя родился проект, о котором он сообщил начальнику тюрьмы. Идея настолько понравилась московским чиновникам, что вышло указание заменить инженеру тюрьму отбыванием срока в лагере на Колыме, в Магадане. Тамошние условия позволили изобретателю не только ожить, но и снова вернуться в любимый спорт.
Никогда не жалуйтесь!
На свободу Василий Иванович вышел только в 1949-м году, отсидев в общей сложности 12 лет. Бывшего зэка никто не хотел брать на работу. Узнав номер статьи, давали от ворот поворот. Помогла случайная встреча с бывшим знакомым, который устроил его на завод там же в Магадане.
Кстати, за 10 лет работы на предприятии в фойе клуба выставили 84 кубка, которые взял Василий Иванович в спортивных соревнованиях.
В Сочи спортсмен и изобретатель перебрался тоже совершенно случайно. Отдыхая по путевке в южном санатории, он познакомился с местной жительницей Марией Абрамовой. Кстати, сестрой одного из охранников Сталина. Она и стала его женой.
Сочинскую природу прошедший все круги ада на севере Василий Иванович полюбил безумно. В любую погоду он купался в море и каждое утро пробегал не меньше пяти километров. Будучи заместителем президента местного Фонда репрессированных бывший зэк активно боролся за реабилитацию бывших «врагов народа».
В феврале этого года Василию Ивановичу исполнилось 100 лет. Сейчас он живет в крохотной однушке в Сочи вместе с больной сестрой-инвалидом. Но пенсионер не жалуется, в своем весьма преклонном возрасте он по-прежнему полон оптимизма.
— А что жаловаться? Меня навещают родные, готовят еду. На последний День рождения по поручению мэра мне отремонтировали квартиру. А я ведь и не просил ничего, — улыбается Василий Иванович. – Да и вообще, нужно всегда думать только о хорошем, не терять надежды и веры в себя, и конечно, быть активным, — это главный секрет здоровья и долголетия.
Смотрите также:
www.kuban.aif.ru
Книги про ГУЛАГ список лучших
Тема сталинских лагерей одна из самых страшных тем литературы. Когда-то авторы, которые писали книги про ГУЛАГ, шокировали советскую общественность. Слишком тяжелой оказалась правда. Это книги о неестественности системы, ее противозаконности. Огромное количество невинно осужденных людей, политических преступников, попавших в ГУЛАГ, погибли в застенках лагерей или на каторжных работах. Политическая машина ломала судьбы, вешала ярлыки на людей и их близких. Авторы книг про ГУЛАГ описывали методики допросов, издевательства, рабский труд, болезни, полуголодное существование узников. Очень часто это были автобиографические повести и рассказы. Александр Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ» •
Читатель окунётся в эпоху репрессий. Это художественно – исторические описания тех событий, основанные на воспоминаниях очевидцев, личном опыте непосредственно автора и документальной хронике. События охватывают время с 1918г. по 1956 г., период расцвета лагерей.
В круге первом — Александр Солженицын •
Художественно записанные трагические события середины 20 века. Роман о людях крепких духом, которых не пощадила тюремная машина, уносящая их в круги ада. Им предстоит сделать на каждом круге свой выбор. Лейтмотив книги, о моральном отношении обывателей к происходящему.
ГУЛАГ. Паутина Большого террора — Энн Эпплбаум
В книге исследуется развитие репрессивного режима, от создания Главного Управления Лагерей и вплоть до 1986 г., когда его демонтировали. Неотъемлемая часть огромного государства, ГУЛаг стал средством покарания уголовников, и мнимых и истинных врагов режима.
Колымские тетради — Варлам Шаламов
В этой прозе исповеди, автор отрицает потребность к страданию. Он уверен, что в лагерях происходит разложение людской души, её деморализация, а не исправление или очищение. Сильный духом даже в нечеловеческих условиях способен думать о вере, любви, искусстве.
Колымские рассказы — Варлам Шаламов •
Писатель рассказывает о непосильном, тягостном быте лагерей и тюрем. О советских узниках, чьи трагические доли одинаковы в своих переживаниях. И не важно, кто ты, тебе не избежать голода, страданий, измождения, произвола более сильных и унижения.
Неугасимая лампада — Ширяев Б. •
Автор, сосланный в Соловецкие лагеря в 20 годы, как очевидец рассказывает о тяжкой, непосильной жизни заключённых, испытаниях выпавших на их судьбы. Им всем довелось пройти через лишения, терзания, и всё таки не оставивших немеркнущую надежду на лучшее.
На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной — Евгения Федорова •
Писательница пережила сама, всё описываемое в этой книге. Она была свидетельницей как беспощадные жернова власти большевиков, с лёгкостью перемалывали людские судьбы, заставляли предавать своих родных, разлучали близких. Но при этом находились те, кто не сдавался.
Серый — цвет надежды — Ирина Ратушинская
Бывшая узница вспоминает всё пережитое в женских лагерях. С чем ей пришлось там столкнуться, всех жертв репрессий, жизнь даже там, где казалось бы, жить невозможно. И среди офицеров, уголовников и надзирателей оказывались те, кто поддерживал и сочувствовал узницам.
Погружение во тьму — Волков Олег $
Автор книги, бывший дворянин, сосланный в ад. 28 лет мучений, проведённых в лагерях и тюрьмах. Несмотря на то, через что человеку довелось пройти, он не сломался, сумел сохранить достоинство, выжить, выстоять, прозреть и в итого отыскать душевную свободу.
Крутой маршрут — Евгения Гинзбург •
Драма, повествующая о годах, потерянных в ссылках и лагерях. Эта книга, как свидетельство о той эпохе полной ужасов и крови, которая не должна никогда повториться. Не сломленные человеческие сердца, нереальные испытания, жестокая правда нашего прошлого.
Записки из мертвого дома — Фёдор Достоевский •
Очерки, входящие в книгу, Достоевский создал, вскоре после того, как вернулся с каторги. Реальные персонажи, встреченные им, услышанные от простых солдат и арестантов, специфические поговорки и выражения. Как и все его произведения, это также является философским.
Марийский лесоповал — Генри-Ральф Левенштейн
Автобиографическое произведение жителя республики Мари-Эл, знаменитого журналиста, путешественника, писателя и общественного деятеля. На «собственной шкуре» ему пришлось испытать все жестокости и ужасы кровавой системы лагерей, но сохранить человеколюбие и веру.
История одной зэчки — Екатерина Матвеева $
Художественный роман о сталинских лагерях, о различных судьбах и образах, захватывает читателя с первых строк, и не отпускает до самого конца. Он предлагает задаться вопросом, как могла разрушиться в один миг глыба коммунистического устройства.
Наскальная живопись — Евфросиния Керсновская
Зарисовка о жизни в сталинских лагерях, в различных картинках. Живопись, с авторской подписью показывает, что мы читаем, но не видим. Общие камеры, тюремные каменные одиночки, этапы, пересылки, бараки; и сами узники: в морге, на шахте, на лесоповале, в больнице.
Прожитое — Георгий Жженов
Воспоминания Жженова о самых страшных и трудных жизненных годах. Время, когда он был в Гулаге, народный артист описывает с юмором, ему свойственным. Несмотря на то, что рассказ переполнен печалью и правдивостью, он не оставляет отпечатка обреченности и безысходности.Лубянка — Экибастуз — Димитрий Панин
В прозе христианского учёного и философа, повествуется о его лагерном заключении. Сюда входят размышления автора о крушении Святой Руси, а также о великой трагедии целого народа, о противодействии личности против зла и необходимости борьбы против угнетателей.
Укрой, тайга — Виталий Полозов
Христианский писатель рассказывает о притеснениях и гонениях христиан, об их уничтожении страной Советов и атеистов. Посвящая свой повесть всем погибшим в лагерях, он раскрывает малоизвестную часть истории немецких трудармейцев, сосланных на лесозаготовки.
7-35. Воспоминания о тюрьме и ссылке — Заяра Весёлая $
Двадцатилетней студенткой автор книги была арестована по обвинению «дочь врага народа». А далее были Бутырка и Лубянка, пересылки с их тюрьмами, этапы и сибирские поселения. Ещё вчерашнюю студентку забирают в пекло, перед этим забравши её отца, а потом и мать.
Мы шагаем под конвоем — Исаак Фильштинский $
Тюрьмы, срок, потом лагеря, бывший преподаватель института, осуждённый и освободившийся, описывает жизнь заключенных в своих рассказах. Склонный к наблюдению и психоанализу, впитавший все впечатления, раскрывает всю человеческую сущность в страшных условиях.
За решеткой и колючей проволкой — Генри-Ральф Левенштейн
Автор говорит о том, что нельзя забывать о десятилетиях сталинского террора, чтобы не дать ему повториться. Люди обязаны извлекать уроки из того, через что люди абсолютно невинные, прошли. Чтобы это помнили, автор пытается донести все эмоции и чувства заключённых.
Непридуманное — Лев Разгон $
Материал книги был собран автором во время отсидки в тюрьмах и лагерях. Вся правда о его жизненных обстоятельствах, пребывании в ссылке, знакомстве с различнейшими людьми, по воле судьбы встреченными им. Все эпизоды, диалоги и персонажи вполне реальны.
Вагон — Василий Ажаев $
Герой книги, Промыслов Митя, оказавшись не по своему желанию на Дальнем востоке, работает и живёт в лагерях, знакомится с людьми. Он, оказавшись в разных ситуациях, наблюдает, как испытывается на твёрдость и несгибаемость человеческий характер.
Сколько стоит человек — Евфросиния Керсновская
Эта книга – школа жизни, прошедшая бывшей дворянкой, её автобиография и воспоминания. Как одну из «бывших», автора отправляют на лесоповал, в Сибирь. Не желая принимать смерть от голода, убегает. Её ловят, потом суд и расстрел, замененный на десять лет каторги.
Несколько моих жизней — Варлам Шаламов •
Читатель неразрывно с автором пройдет по основным этапам его жизни. Кровавые репрессии, коллективизация и как следствие голодомор тридцатых, Колыма, побои, голод и холод, расстрелы, схватка с «блатными», фельдшерские курсы и работа в приёмном покое лазарета.
Одлян, или Воздух свободы — Леонид Габышев
В первых главах произведения, ещё радостное детство внука крестьянина. А далее колония для несовершеннолетних, где вопреки всему герой обретёт душевную свободу. Там же он постигнет всю её суть и поймёт, что на воле этого у него не было. А наоборот была зона.
Хранить вечно. Книга 1 — Лев Копелев
Являясь прототипом персонажа одного из произведений Солженицына, литературовед и правозащитник Копелев написал свою автобиографическую повесть. Рассказал, как его за сочувствие к врагу народа и буржуазную пропаганду сослали на десять лет в Гулагские лагеря.
Хранить вечно. Книга 2 — Лев Копелев
Автор рассказывает своей жизни, друзьях, приятелях, товарищах, родных, близких и просто знакомых. О том, с чем ему пришлось столкнуться, благодаря кому он смог выжить, кого потерял, а с кем его судьба разлучила. Размышляя о многом, автор и нам предлагает задуматься.
Путь — Ольга Львовна Адамова-Слиозберг •
Пронзительные, ясные воспоминания, обычной интеллигентной женщины, попавшей в лагеря. Её мужа расстреляли, е ей пришлось пройти все круги ада. Отбыв срок на страшной каторге, вернулась в Москву, потом снова была отправлена в ссылку, выжила и не сломалась.
«Один день Ивана Денисовича» Александр Солженицын $
Обыкновенный мужик, крестьянин, во время ВОВ попадает в немецкий плен. После побег и советский концлагерь. Нечеловеческие муки и одна только мысль – где добыть еду. Необходимость приспособиться и уживаться со всеми. Так проходит каждый день жизни.
Зекамерон ХХ века. Документальный роман — Кресс Вернон
Читателю предлагается увидеть самую точную и полную картину лагерей Колымы и Сибири военных годов. Писатель, европеец, по воле случая попавший в Гулаг, являясь независимым от советской идеологии, ощущает себя беспристрастным свидетелем и летописцем.
2 688
knigki-pro.ru
Книги о ГУЛАГе. Список Элен Каплан. : philologist
Литература о репрессиях в СССР – это огромный массив книг, в котором сложно разобраться даже человеку глубоко заинтересованному. Именно поэтому сайт «Уроки истории» решил опубликовать список, который составлял профессионал – Элен Каплан, историк-архивист, директор Тургеневской библиотеки в Париже и президент Ассоциации друзей Мемориала во Франции. Ниже представлена сокращённая версия библиографии Каплан, в которой книги перечислены в хронологическом порядке по дате первой публикации. Полная версия этого перечня книг опубликована в англоязычном сборнике «Reflections on the Gulag».
Сергей Мельгунов. Красный террор в России. Берлин, 1924;
Исследование документов, собранных автором за время жизни в послереволюционной России.
Иван Зайцев Соловки: коммунистическая каторга или место пыток и смерти. Шанхай, 1931;
Описание трудового лагеря на Соловецких островах с точки зрения как административного устройства, так и бытовой, основанное на личных впечатлениях автора.
Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства. Москва, 1934;
Пропагандистккая книга, призванная оправдать использование подневольного труда политзаключённых на строительстве канала, и описывающая устройство лагеря. Создавалась с участием, в том числе, Максима Горького.
Борис Солоневич. День врача в концлагере. София, 1937;
Роман, основанный на личном тюремном опыте автора, участника скаутского движения и брата писателя Ивана Солоневича.
Карл Альбрехт. Преданный социализм (Der Verratene Sozialismus. Zehn Jahre als hoher Staatbeamter in der Sowjetunion). Берлин, 1938;
Мемуары немецкого инженера, члена Коммунистической партии Германии, который приехал работать в СССР в 1924-м году. В 1932-м был арестован, успел пройти несколько лагерей, прежде чем был освобождён в 1934 году через вмешательство немецкого правительства.
Разочаровавшись в коммунизме, Альбрехт стал верным национал-социалистом, а его книга активно использовалась нацистами как элемент антикоммунистической пропаганды.
Виктор Серж. Полночь века. Париж, 1939 г;
Роман, сюжет которого основан на личном опыте автора (настоящее имя – Виктор Львович Кибальчич). Члена ВКП(б), соратник Зиновьева и противник Сталина, он наблюдал историю России с 1919 по 1936 гг.. Одно из первых описаний советских реалий довоенного периода.
Виктор Кравченко. Я избрал свободу. Нью-Йорк, 1946;
Книга-описание жизни в СССР, ставшая причиной знаменитого судебного разбирательства. Теме принудительного труда в СССР уделено отдельное внимание в главе XVIII.
Давид Руссе. Концентрационный мир. Париж, 1946;
Книга французского публициста, лично знакомого с Троцким, Сартром и многими другими лидерами левого движения в Европе того времени. Первым ввел в обиход французской прессы термин «ГУЛАГ».
Маргарета Бубер-Нойманн Пленница Сталина и Гитлера. Лондон, 1949;
Книга немецкой коммунистки, вместе с мужем жившей в СССР. В 1937 мужа расстреляли, а саму её отправили в лагерь в Караганду. В 1940 году Сталин передаёт Бубер-Нойманн правительству Гитлера, после чего она попадает в концлагерь Равенсбрюк, откуда будет освобождена лишь американскими войсками. Книга неоднократно переиздавалась на немецком (Als Gefangene bei Stalin und Hitler), английском (Under two dictators) и итальянском (Prigioniera di Stalin e Hitler). На русский не переводилась.
Юзеф Чапский На бесчеловечной земле. Париж, 1949;
Советские тюрьмы периода 1939-1940 гг. глазами польского офицера, написавшего в последствии немало книг о судьбе польских заключённых в СССР. В 2012 году вышла на русском.
Исаак Дон Левин. Карта ГУЛАГа («Gulag»-Slavery, inc.). Norwalk, 1951.
Одна из первых попыток систематического картографирования трудовых лагерей сталинской эпохи.
Александр Вайсберг. Заговор молчания (Alexander Weissberg-Cybulski «Conspirasy of silence»). Лондон, 1952
Автор, австрийский учёный, эмигрировал в СССР в 1931 году. В 1937 арестован как «бухаринец» и посажен в харьковскую тюрьму на 3 года, после чего передан Германии в Бресте вместе с другими немцами 1 января 1940. Книга описывает методики допросов, условия советских тюрем и содержит короткие биографии других заключённых. Также Вайсберг стал одним из источников для Давида Руссе.
Сюзанна Леонгард. Украденная жизнь. Судьба политического эмигранта в Советском Союзе. Франкфурт, 1956;
Мемуары немецкой коммунистки, эмигрировавшей в СССР в 1935 году. Уже в 1936 Леонгард была арестована и провела 12 лет в тюрьмах, лагерях и ссылке, откуда вернулась в ГДР в 1948 году, благодаря усилиям сына.
Александр Солженицын. Один день Ивана Денисовича. Москва, 1962;
Первое описание лагерной жизни, опубликованное в советском журнале.
Александр Горбатов. Годы и войны. Москва, 1965;
Автор, генерал красной армии, был арестован и отправлен в лагеря на Колыму. После нападения СССР на Германию был выпущен и восстановлен в звании, а в 1945 уже стал комендантом Берлина. Его автобиография стала первой книгой воспоминаний, опубликованной в СССР, в которой подробно описывалась жизнь заключённых в советских лагерях.
Борис Дьяков. Повесть о пережитом, Москва, 1966;
Впервые в истории СССР автор-коммунист осмеливается открыто заявить о том периоде своей жизни (1949-53), когда он был арестован и выслан.
Евгения Гинзбург. Крутой маршрут. Милан, 1967;
Арестованная в 1937, на свободу Гинзбург вышла только в 1953, пройдя через лагеря Колымы. Её автобиографическая повесть имела большой резонанс и была переведена на многие языки мира.
Варлам Шаламов. Колымские рассказы. Кёльн, 1967;
Сборник рассказов, в которых автор рассказывает о жизни в Колымских от лица заключённых. Наряду с работами Солженицына является одним крупнейших образцов лагерной прозы, переведённым на многие языки мира.
Вячеслав Черновол. Письма. Торонто, 1968;
Книга-сборник лагерной переписки украинского диссидента.
Роберт Конквест. Большой террор: Сталинские чистки 30-ых. Нью-Йорк, 1968;
Знаменитое исследование британского историка, в корне изменившее восприятие темы сталинских репрессий на Западе благодаря глубокому системному подходу и новым оценкам численности жертв репрессий. В 1990 году Конквест сделал расширенное переиздание книги, куда вошли новые собранные им сведения.
Анатолий Марченко. Мои показания. Нью-Йорк, 1969;
Авторское свидетельство о шести годах (1960-66), проведённых им в советских лагерях.
Александр Солженицын. В круге первом. Нью-Йорк, 1969;
Книга, описывающая жизнь в «шарашке» – специальном подразделении ГУЛАГа, где заключённые-инженеры имели возможность на особых условиях работать по специальности, а не на тяжёлых каторжных работах.
Андрей Амальрик. Нежеланное путешествие в Сибирь. Париж, 1970;
Автор, осуждённый за тунеядство в 1965, рассказывает о своей сибирской ссылке.
Екатерина Олицкая. Мои воспоминания. Франкфурт-на-Майне, 1971;
Автор, член партии эсеров, была арестована впервые в 1922 году и отправлена в Соловки. В 1927 году её амнистировали, но долго на свободе она не пробыла и успела сменить много мест заключения, от суздальского политизолятора до Магадана, пока не была выпущена в 1947 году. Олицкая не прекращала политической деятельности ни на свободе, ни в заключении.
Пётр Якир. Детство в тюрьме. Лондон, 1972;
Автор книги был арестован, когда ему было всего 14 лет, как член семьи врага народа – его отец был расстрелян вместе с Тухачевским. Книга описывает те пять лет его жизни, которые он провел в тюрьмах и лагерях (1937-42).
Эдуард Кузнецов. Дневники. Париж, 1973;
После неудачной попытки захвата самолёта с целью побега из Советского Союза автор был приговорён к смертной казни, которая была, впрочем, заменена на 15 лет заключения.
Дмитрий Панин. Записки Сологодина. Франкфурт-на-Майне, 1973;
Воспоминания о 13 годах (1940-53), проведённых в лагерях и тюрьмах, где автор помимо всего прочего повстречался с Солженицыным. В последствии тот изобразит Панина в своей книге « В круге первом» под фамилией Сологодин, что найдёт своё отражение в названии мемуаров Панина.
Владимир Буковский. И возвращается ветер… Нью-Йорк, 1978;
Рассказ о тюрьмах и лагерях, в которых автор, известный советский диссидент, публицист и правозащитник, провел 12 лет.
Мария Иоффе. Одна ночь. Повесть о правде. Нью-Йорк, 1978;
Значительную часть своей жизни с 1929 по 1957 автор провела в советских лагерях и тюрьмах. В книге, помимо всего прочего, содержится подробное описание лагерей в Воркуте.
Лев Копелев. Хранить вечно. Энн-Арбор, 1978;
Книга воспоминаний Льва Копелева, арестованного в Данциге в 1945 и отправленного в Унжлаг. В 1947 его освободили и арестовали снова.
Томас Сговио. Дорогая Америка! Нью-Йорк, 1979;
Художник, сын американского коммуниста итальянского происхождения, Сговио приехал в Москву в 1935, но 3 года спустя был арестован и отправился на Колыму, где пробыл до 1946 года. Его рисунки лагерной жизни пользуются большой известностью и сегодня.
Надежда Улановская, Майя Улановская. История одной семьи. Нью-Йорк, 1982;
Мать-коммунистку арестовали в 1948-ом году, а её дочь тремя года ми позднее – в 1951-ом. Обе вышли на свободу в 1955 году. Книга, написанная дочерью и матерью в соавторстве, и сегодня является одним из самых полных свидетельств о внутреннем устройстве послевоенного ГУЛАГа.
Лев Копелев. Утоли моя печали. Нью-Йорк. 1983;
Ещё одна книга воспоминаний Копелева, покрывающая период с 1947 по 1954, – время, которое автор провел в специальной тюрьме в Марфино, где, в частности, встретился с Солженицыным.
Варлам Шаламов. Воскрешение лиственницы. Париж, 1985;
Сборник рассказов, впервые опубликованный во Франции через три года после смерти автора и почти через 20 лет после написания.
Михаил Геллер, Александр Некрич. Утопия у власти: история Советского Союза с 1917 года до наших дней. Лондон, 1986
Важное исследование, шире известное за рубежом, чем в России. Посвящено теме развития лагерной системы, депортациям, в том числе с земель, полученных СССР по пакту Молотова-Риббентропа. Также в книге отдельной темой становится послевоенная судьба бывших узников немецких лагерей, восстания в ГУЛАГе и принудительный труд в лагерях НКВД.
Жак Росси. Справочник по ГУЛАГу. Лондон, 1987;
Автор, польско-француский коммунист, попавший в лагеря в эпоху Большого Террора. Книга-справочник о ГУЛАГе написана им на основании личного почти двадцатилетнего опыта заключения.
Воспоминания крестьян-толстовцев. 1910-1930. Составитель Арсений Рогинский. Москва, 1989;
Воспоминания последователей идей Льва Толстого, ставших жертвами депортаций в 30-ые и 50-ые гг.
Лев Разгон. Непридуманное. Повесть в рассказах. Москва, 1989;
В своей книге мемуаров автор, русский писатель, правозащитник и один из основателей общества Мемориал рассказывает о жизни в заключении, которое растянулось с 1938 по 1955 гг.
Георгий Жженов. От Глухаря до Жар-птицы. Повесть и рассказы. Москва, 1989;
Автобиографические рассказы, посвящённые 15 годам заключения на Колыме.
Анатолий Жигулин. Чёрные камни. Москва, 1989;
Книга российского поэта и прозаика, арестованного в 1950 году за участие в подпольной Коммунистической партии молодёжи, оппозиционной сталинскому режиму. Отбывал срок на Колыме, где застал завершение «Сучьей войны» и празднование смерти Сталина.
Ирина Ратушинская. Серый – цвет надежды. Лондон, 1989;
В 1982 году Ратушинская попала на четыре года в женскую колонию строгого режима для «особо опасных государственных преступников» в Мордовии за антисоветскую пропаганду. Книга описывает тюремный опыт автора-политзаключённой.
Олег Волков. Погружение во тьму. Москва, 1989;
Автобиографическая книга, посвященная заключению в Соловецком лагере и Ухтпечлаге.
Анна Ларина-Бухарина. Незабываемое. Москва, 1989;
Мемуары жены Бухарина, в которых она рассказывает о последних годах жизни своего знаменитого мужа-революционера, а также о долгих годах жизни в ГУЛАГе, куда она попала после ареста мужа.
Евфросинья Керсновская. Наскальная Живопись. Альбом. Москва, 1991;
Альбом лагерных рисунков Керсновской, созданных в заключении или воспроизведённых по памяти.
Дмитрий Панин. Лубянка. Экибастуз. Лагерные записки. Москва, 1991;
Книга воспоминаний, посвящённая шестнадцати годам тюрем и лагерей от Лефортовского изолятора до Воркутлага.
Анна Баркова. Избранное. Из гулаговского архива. Иваново, 1992;
Архив поэтессы и писательницы Анны Барковой (1901 – 1976), которая провела в ГУЛАГе порядка 20 лет жизни.
Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминния прошлых дней. Москва, 1992;
Мемуары и письма из Соловецкого лагеря, где автор, православный священник, известный своей теософской деятельностью, оказался в тридцатые годы. В первом издании также были опубликованы «Генеалогические исследования», «Из соловецких писем», «Завещание».
Голгофа. По материалам архивно-следственного дела № 603 на Соколову-Пятницкую Ю. И. Составитель Пятницкий В. И. Санкт-Петербург, 1993;
Дневник Юлии Соколовой (Пятницкой), жены крупного партийного деятеля Осипа Пятницкого. После расстрела мужа была сначала сослана в Карелию, а затем арестована и отправлена в Карлаг, где умерла в заключении.
Тамара Петкевич. Жизнь – сапожок непарный. Воспоминания. Санкт-Петербург, 1993;
Мемуары российской актрисы и театроведа, дочери комиссара Владислава Петкевича, репрессированного в 1937 году. Пять лет спустя пережила смерть сестры и матери в блокадном Ленинграде, затем была арестована вместе с мужем по 58-ой статье и в 1943 отправилась в лагеря Киргизии. В 1957 году добилась реабилитации и смогла наладить театральную карьеру. По книге, выдержавшей уже несколько переизданий, снят документальный фильм и поставлен спектакль.
Исаак Фильштинский. Мы шагаем под конвоем. Рассказы из лагерной жизни. Москва, 1994;
Книга автобиографических рассказов, основанных на воспоминаниях автора о заключении в каргпольских лагерях.
Нина Гаген-Торн. Memoria. Москва, 1994;
Книга воспоминаний о годах, проведённым автором в лагерях и ссылке с 1936 по 1942 и с 1947 по 1954.
Евгений Гнедин. Выход из лабиринта. Москва, 1994;
Автор, начинавший как партийный функционер и дипломат, в 1939 году был арестован по политическим обвинениям. Допросы включают в себя пытки и избиения (в том числе прямо в кабинете у Берии), однако Гнедин не подписывает признательные показания. Книга воспоминаний содержит также письма из лагеря.
Михаил Шрейдер. НКВД изнутри. Записки чекиста. Москва, 1995;
Автор проработал в НКВД около двадцати лет: с гражданской войны и по 1938-й год. Занимал различные должности в центральном аппарате ОГПУ-НКВД, а в 1938 году был назначен на пост замминистра НКВД Казахской ССР. Тогда же был арестован по приказу Ежова. Книга содержит уникальные сведения о внутреннем устройстве карательной системы в СССР.
Галина Левинсон. Вся наша жизнь. Воспоминания и рассказы, записанные ею. Москва, 1996;
Автор эмигрировала в США вместе семьёй в раннем детстве. Семья вернулась в СССР в 30-ых и попала под каток репрессий – сама Галина Левинсон была арестована как «дочь врага народа» и отправлена в лагерь в Мордовии.
Валерий Фрид. 58 ½ или записки лагерного придурка. Москва, 1996;
Мемуары российского драматурга, арестованного в 1944 году и приговорённого к десяти годам заключения и ссылки.
Мира Яковенко. Агнесса. Москва, 1997;
Запись устных рассказов Агнессы Ивановны Мироновой-Король о ее жизни, истории трех ее замужеств, любви к знаменитому сталинскому чекисту Сергею Миронову, и заключении в Карлаге.
Юрий Фидельгольц. Колыма. Москва, 1997;
Фрагмент повести «Венец из колючей проволоки».
Майя Король. Одиссея разведчика. Москва, 1998.
Воспоминания об отце, Михаиле Давыдовиче Короле, работавшем в Разведуправлении РККА с 1934 по 1938 гг., арестованном в 1944 г., отбывавшем срок в Карлаге. Опубликованы документы из следственных дел, письма Михаила Короля членам семьи из лагеря.
Татьяна Окуневская. Татьянин день. Москва, 1998;
Мемуары актрисы, жены писателя Бориса Горбатова, арестованной в 1948 году и побывавшей в разных лагерях. Отдельное внимание в книге уделено теме лагерных театров.
Никита Заболоцкий. Жизнь Н. А. Заболоцкого. Москва, 1998.
Фундаментальная биография великого русского поэта и узника сталинских лагерей Николая Алексеевича Заболоцкого (1903 – 1958), созданная его сыном Никитой Заболоцким на основе документов, писем и воспоминаний.
Нина Одолинская. Советские каторжанки. Одесса, 1998;
Мемуары бывшей узницы немецкого концлагеря, арестованной в Словакии, отправленной в пересыльную тюрьму в Ратиборе, затем арестованной СМЕРШем и в 1945-ом отправленной в Норильлаг. После неудачной попытки побега Одолинской довелось поменять ещё несколько лагерей вплоть до своего освобождения в 1955 году.
Руфь Тамарина. Щепкой в потоке. Томск, 1999;
Воспоминания поэтессы о восьми годах заключения в одном из лагерей Степлага, о штрафной роте на Западном фронте. В книги также опубликованы стихотворения, написанные в разные годы.
Генри-Ральф Левенштейн (Джонсон). Марийский лесоповал. Врачом за колючей проволокой. Москва, 1999;
Вторая книга автобиографической дилогии Левенштейна, известного писателя, врача, журналиста, натуралиста, и общественного деятеля, первая часть которой была опубликована под названием «За решеткой и колючей проволокой». Описывает жизнь автора на спецпоселении в Юринской зоне лесоразработок Марийской АССР в 1945 – 1962 гг.
Борис Свешников. Лагерные рисунки. Москва, 2000;
Автор был девятнадцатилетним студентом института прикладного и декоративного искусства, когда был арестован и отправлен на 10 лет в лагеря. В книге-альбоме опубликованы репродукции рисунков на лагерную тематику.
http://urokiistorii.ru/node/52748
Вы также можете подписаться на мои страницы:
— в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
— в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
— в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
philologist.livejournal.com